Извивы памяти - [33]

Дома Юрка сидел у телефона и размышлял… Иль дрожал… "Ты понимаешь, ведь если что с ним случится — виноват буду я. И вообще, только мое имя и фигурировало в этом деле. Да и что они с ним будут делать? Я же ничего не знал. Хотя высылка, как один из вариантов, мне был известен".

Потом сообщили, что будут высылать и собирают объект в самолет.

"А я все равно боюсь. Да он и из самолета может сигануть. Человек-то какой!"

Наконец, сообщение: самолет приземлился. Солженицын встречен Бёлем, и они уже уехали.

Все! Юрка отворил холодильник, достал бутылку водки и, как говорится, опростал ее в себя. "Один?" — "А с кем? Никому не скажешь. Тебе, что ли?! Праздную его высылку? Да? Один и пил".

Коль скоро зашла речь о Солженицыне, вспомню и мои встречи с ним. Первый раз это было в середине 60-х годов.

Мне позвонила вдова Казакевича Галина Осиповна, и спросила, не могу ли я посмотреть Солженицына. Разумеется, я согласился. Дальше начался детектив; в такое-то время на лестнице у Центрального телеграфа меня встретит молодая женщина, которая меня знает, или узнает, сейчас не помню, и проведет к больному.

Так и было. Не хватало только повязки на глаза.

Исаич встретил меня приветливо. "Вы мне в Рязань прислали свою повесть, но не написали обратного адреса, и я не мог ответить. А конверт я выкинул сразу". — "Да я просто так. В знак уважения и преклонения перед смелостью и подвигом". Со смехом: "Не таланта?" И я со смехом: "Талант от Бога — не от человека". Он: "Верно. Вы правы".

Дальше мы про боли, болезни, рекомендации, перспективы, и так, ни о чем. С часок поговорили. Я вспомнил, как приходили к нему Карякин, Коржавин. И того, и другого он встретил одинаково: у нас пять минут, говорите. И говорили ровно пять минут, не больше и не меньше.

После моего визита и Каряке, и Эмке я сказал, что они отмщены: "Говорил с ним столько, сколько находил нужным я, а не сколько мне времени отвел он".

А во второй раз — это было уже после его исключения из Союза писателей. Прибежал ко мне главный врач поликлиники Гиллер: "Звонит Солженицын, просит приема у хирурга. Как считаешь — можем?" — "Ну, раз болит что-то, обязаны помочь". — "Я так и сказал. Он сейчас придет к тебе".

Солженицын меня узнал сразу. "О! Это вы! Добрый день. Да ничего у меня не болит. Решил проверить, как отнесется начальство, если я обращусь в нашу поликлинику". — "Это мы, что ли, начальство?"

Третья встреча была посущественней. Случилось это через несколько дней после объявления в газетах о присуждении ему Нобелевской премии. Народу до всего до этого ну никакого дела не было. Я как-то в такси разговорился с шофером. Общение интеллигенции с… Не знаю, как определить… Массы? Народ? А я — разве не народ: я один и он один. А, черт с ним! Хоть груздем назови… Короче, заговорил я с таксистом о Солженицыне. А он и имени такого не слыхивал. Вот уж и впрямь: "узок круг этих людей".

Александр Исаевич в то время расстался со своей прежней женой и ожидал ребенка от второго брака. Своего первого ребенка! После перенесенной болезни, описанной им в "Раковом корпусе", более того, после перенесенного варварского лечения, которое иногда может оказаться страшнее болезни. Юрий Герман умер не от онкологического заболевания, которым страдал, а не перенеся слишком сильного лечения. Но раковый больной часто стоит перед роковым выбором. Решивший появиться на свет ребенок не только говорил своему великому отцу об излечении, но и как бы благословлял ту миссию, которую возложило на него Провидение.

Расставание с женой поначалу, видимо, проходило, более или менее, без… малоконфликтно. Впрочем, ни мне, ни кому другому знать того не дано. Решетовская приехала к нему вечером на дачу Ростроповича, где он в то время жил. Разговор затянулся, и уезжать, видно, было страшновато женщине одной. Она осталась ночевать в другой комнате, а по утру, вопреки обычаю, что-то долго не появлялась. Настолько долго, что Исаич счел для себя возможным зайти и посмотреть. Она спала. Разбудить он ее не смог и стал звонить с просьбой о помощи. Официальную медицину тревожить он боялся: событие могут обратить в политически-уголовный казус, а могут и прислать вовсе не те инстанции, что лечат, а прямо противоположные. Он обратился к Леве Копелеву. Лева звонит мне: "Юлик, у Сани беда. С Алей что-то случилось. Может, отравилась. На даче у Славы. Выручай".

Саня звонил Леве. Лева звонил Юле. Юля звонил Наташе. То есть перезвонов было полно. В те дни шумихи вокруг премии, когда Исаичу звонили и наши, и забугорные деятели, он был под бдительным оком ГБ. Впрочем, если все в стране работало кое-как, почему бы и этому колесу сбои не давать? Бдительное око, да, неусыпным его не назовешь, такой подарок судьбы упустило! Все эти перезвоны, по-видимому, их не разбудили.

Наташа Жадкевич была свободна. Мы взяли ее реанимационные атрибуты, капельницы, все необходимое для промывания желудка и искусственного дыхания, взяли машину с носилками из нашей больницы и поехали в Жуковку, где, наряду с деятелями культуры и науки, холили свои тела функционеры.

Солженицын стоял с велосипедом на условленном перекрестке в ушанке, одно ухо которой было поднято, другое опущено. На нем был то ли бушлатик, то ли ватник зэковского типа. Сейчас уже не вспомню точно, но такое впечатление у меня осталось. Я не понял сразу, узнал ли он меня. "Езжайте за мной". — "Да вы садитесь в машину, Александр Исаевич. Велосипед поместится". — "Нет, нет. За мной". Так мы и поехали. Впереди он на велосипеде, сзади, по грязной от неустоявшегося осеннего снега улице, тащится машина с крестами на боках и задних стеклах.