Извещение в газете - [27]

Первый и последний раз упомянул Юст о жене в наших с ним разговорах.

Возможно, Анне Маршалл было известно больше.

Даже моя любопытная Эва ничего не узнала, хотя мы довольно часто встречались с Юстом. Видимо, до конца понять человека трудно, существует какой-то предел, переступить который мы с Эвой не смогли, не сумели.

Весной, к тому времени Анна Маршалл и Юст уже, похоже, были близки, мы с Эвой как-то отправились прогуляться, дорога привела нас в кафе «Сан-Суси». Было начало мая, теплынь стояла необычайная. При кафе уже открыли сад. Мы решили выпить пива и сели за столик в сторонке. Эва с огорчением сказала, что нам уже очень давно не доводилось сюда заглядывать. На бетонной площадке две-три пары танцевали под магнитофон что-то очень современное, для нас уже недоступное. Я поделился своими мыслями с Эвой. Она снисходительно улыбнулась.

А потом мы заметили на площадке Анну Маршалл и Юста. Музыка на этот раз была очень медленная, пары едва двигались, люди на площадке словно заснули. Анна Маршалл сомкнула руки вокруг шеи Юста и рассеянно улыбалась, глядя ему прямо в глаза. Он положил руки ей на бедра — в черных обтягивающих брюках она казалась еще стройнее. Юст тоже улыбался как-то необычно. Они в самозабвении двигались по площадке, словно остались одни на белом свете.

Следующий танец был не то в стиле бит, не то в стиле рок. В жизни мне не понять разницы, хотя мои ученики пытались мне ее растолковать. Все стали танцевать совсем иначе.

Анна Маршалл отпустила Юста, они танцевали теперь порознь. У нее получалось очень хорошо, посчитал я, выразительно, умело. Белокурые волосы кружились и летали вокруг ее головы. Юст тоже пытался держать темп, но это ему не очень удавалось. Отдалившись от партнерши, он, казалось, потерял и необходимое чувство ритма. Но Анну это не останавливало, она увлекала его своим темпераментом и при этом задорно смеялась.

Юст улыбался какой-то застывшей и деланной улыбкой.

— Бог мой, — сказала Эва, — вот кто удержу не знает.

— Ты ее порицаешь? — спросил я.

— Да что ты, — ответила она, не отрывая глаз от площадки, — просто совсем другое поколение. Яснее всего это видно во время танцев.

— Ну-ну, — сказал я, развеселившись, — Юст скоро обучится отплясывать по-новому.

— Но этот стиль противоречит его натуре, — упрямо настаивала Эва.

— А ты что, знаешь, какая у него натура?

— Тебя же я знаю, разве этого мало?

— Но я тоже не отвечаю всем требованиям, какие твое поколение предъявляет мне, — сказал я.

— Ну, это дело другое, — возразила Эва, окинув меня быстрым взглядом.

Она что, ревновала к Анне Маршалл? Возможно, сама того не сознавая.

Девушка на площадке была восхитительно беззаботна. Ну и хорошо, подумал я, отметив, что отношусь теперь к Анне Маршалл гораздо объективнее, чем раньше.

Вот она, разница в летах, ничего не поделаешь.

Быть может, Эва имела в виду, что Юсту, с грехом пополам танцующему с Анной, было бы с ней, Эвой, или ее сверстницами лучше. Возможно, сложись жизнь иначе. Но сложилась она именно так. Те двое вместе.

Манфред Юст и Анна Маршалл были необычной парой, но все скоро привыкли, что они вместе, да и что могло в этом не нравиться, хотя, уверен, относились к этому факту по-разному.

И вот кончилась эта любовь.

Как же Анна? Конечно, мы с Эвой ее поддержим.

Так мы решили в Гагре и нашли в этом утешение. Поддерживать, действовать и так преодолевать боль и печаль.

Звезды сверкали низко-низко, над самыми горами и морем.

В тот вечер, когда мы прочли извещение в газете, мы впервые, глядя на них, не испытали радости.

II

Приехали мы домой уже во второй половине дня, последнего дня августа, а вечером я отправился к Карлу Штребелову.

— Что случилось с Манфредом Юстом? — спросил я, поздоровавшись.

Карл пригласил меня сесть. А сам поднялся из-за письменного стола, выйдя при этом из освещенного круга. На столе я увидел лист бумаги — надо думать, его речь на открытие нового учебного года, которую он произнесет послезавтра. Мы сидели с ним в старомодных добротных креслах, с которыми, как ни настаивала на том его жена, он не желал расставаться. Ей хотелось приобрести новый гарнитур, стыдно ведь держать в доме такое старье, считала она. Но стыдиться ей было нечего, кресла были удобными и мягкими.

— Так ты уже слышал об этом? — удивился Карл.

— Мы прочли в газете, еще в Гагре.

— А, — сказал он, — да, конечно, вполне возможно.

— От чего он скончался? — спросил я нетерпеливо.

— Избыточная доза лекарства, — сухо ответил Карл Штребелов.

Я подумал, что ослышался.

— Лекарства?

— Да, избыточная доза. Слишком много проглотил за один прием.

— Значит, он покончил жизнь самоубийством?

— Не так громко, — попросил Карл, — дети еще не спят. Юст не оставил прощального письма. Ни строчки, ни какого-либо объяснения, которое подтверждало бы это.

— А отчего он принял лекарство? Разве он был болен? Я всегда считал, что Манфред — здоровяк. Он же не болел. Нет, быть того не может.

— Да, он был болен.

— И все-таки почему он убил себя? — спросил я. — От меня, Карл, тебе незачем скрывать причину.

— Я ничего не могу сказать тебе другого. Ничего еще не ясно.

— А если бы он оставил письмо?