Изваяние - [14]

— Тысяча девятьсот второго? — перебила его Ирина. — А сейчас тысяча девятьсот двадцатый. Где же вы провели восемнадцать лет?

— Не знаю.

— Зато я знаю.

Тут я вынужден произнести тривиальную фразу. В женщинах много детского. А когда ребенок попадает в логический тупик, он начинает плакать. Расплакалась и Ирина. Устроила мне форменную истерику.

— Это было! Было! — кричала она.

— Где было? — спросил я. — Когда?

— В твоем фантастическом романе. Там тоже время текло обратно и скелет превращался в страхового агента. Если бы контрразведчики не забрали бы и не унесли рукопись, я бы тебе доказала.

— Не было никакой рукописи!

— Нет, была! Была! — кричала Ирина, и слезы обильно текли из ее сливоподобных калмыцких глаз. — И я догадываюсь. Ты пригласил актера и оставил его в шкафу, чтобы меня испугать. Это все твои сумасшедшие штучки. Сам в тюрьме сошел с ума и хочешь свести других.

Язвич стоял со сконфуженным видом, словно и в самом деле был в тайном сговоре со мной. А я стоял и думал, — ну, дело дрянь, Офелия опять принялась за свою игру с временем, не считаясь ни с фактами, ни с опытом, ни с нервами людей, перенесших гражданскую войну.

12

В комнате нас было трое: Ирина, я и страховой агент Язвич. Я уговорил Ирину не ходить в милицию, а обождать час или два, пока не объяснится совершенно необъяснимый и загадочный факт. Должен же он рано или поздно объясниться.

Язвич уже сидел за столом возле стены, где висела репродукция с картины какого-то иностранного художника, изображавшая большую железную клетку, в которой проводил свой досуг джентльмен-экспериментатор, повидимому пожелавший изучить жизнь зверей, запертых в Зоологическом саду.

Язвич сидел за столом и жадными глотками пил чай, который подогрела ему Ирина на спиртовке, и с интересом рассматривал джентльмена, сидевшего, положив ногу на ногу, в клетке на стуле.

Язвич пил чай вприкуску, и улыбался, и морщил лоб, желая понять то, чего понять бы не сумел сам Спиноза (настоящий, а не электронный), советовавший всем не смеяться и не плакать, а проникать в суть вещей. Но, повидимому, у этого странного обстоятельства не было сути, и мы смотрели на Язвича и не знали — радоваться нам или огорчаться.

Язвич, должно быть, очень проголодался, пока стоял в шкафу в виде учебного пособия, он сейчас жадно жевал хлеб с колбасой из конины.

— Так, так, — повторял он, — значит, я проспал ровно восемнадцать лет. Хорошо, но укажите то место, где я спал? Не в этом же шкафу я простоял столько лет, ожидая, когда вы разбудите меня. Нет, нет! Все это слишком не убедительно, господа. Как хотите!

Мы не спешили его убеждать, ни я, ни тем более Ирина. Мы думали уже о том, как объяснить этот факт не самому пострадавшему, а обществу. Человек отсутствовал восемнадцать лет. Отсутствовал ли? И где? Его только что не было, и вдруг он оказался. Оказался? А может, он здесь стоял, как стоит человек у дверей, нажимая на кнопку электрического звонка? Время потекло в обратную сторону? Но почему оно потекло только для Язвича? Почему все остальные покойники остались в своих могилах?

Ирина опять хотела удариться в истерику, ища в слезах выход из тупика, но что-то ее удержало. Может, репродукция, где был изображен элегантно одетый джентльмен в смокинге и в цилиндре, но сидящий в звериной клетке с таким видом, словно клетка — это земной рай.

Язвич тоже смотрел на клетку и на джентльмена, и на его цилиндр, и на безупречно выглаженные брюки, ища в содержании этой странной картины точку опоры.

Сколько раз я просил Ирину снять эту нелепую картинку со стены и бросить в мусорную корзину. Меня раздражал глупый сюжет, клетка и этот джентльмен, и его безупречные брюки, и цилиндр. Но Ирина не слушала меня, и репродукция висела, и вот она довисела до той минуты, когда ее нелепое содержание преобразилось и приобрело смысл.

Репродукция отвлекла нас от неразрешимой загадки, которая нас всех трех захватила врасплох и поставила лицом к лицу с явлением настолько проблематичным, что можно было легко сойти с ума. Правда, мое положение было куда более легким, чем положение Ирины и самого виновника этого чуда, если это можно назвать чудом, не оскорбляя ничей вкус.

Я смутно догадывался о причинах необъяснимого явления. Страховой агент был вписан в причудливую ткань романа, который заказал для меня мой электронный наставник еще там, в прошлом, в чудесном саду, где гремел гром и появилась Офелия — слово, статуя и одновременно живое существо.

Причудливая фабула, играя со мной, не пощадила нечто безымянное, служившее столько лет учебным пособием и бескорыстно помогавшее студентам-медикам подвигаться вперед и становиться врачами.

Ирина смотрела на Язвича своими азиатскими влажными глазами и время от времени задавала ему довольно каверзные вопросы. Она все еще надеялась, что Язвич провалится на ее хитром и беспощадном экзамене и чистосердечно признается, что он жулик или белогвардеец, стремящийся укрыться от обстоятельств — в прошлом, в будущем и даже в платяном шкафу.

— Скажите откровенно, — допрашивала она, — у вас все в порядке с головой?

— Все в порядке, — отвечал Язвич своим необыкновенно приятным голосом. — У меня дела. Я страхую имущество. Хозяин не станет держать на службе человека, у которого не в порядке голова. Голова моя в полном порядке. И вообще я отличаюсь отменным здоровьем.