Изумрудные зубки - [7]

– Ты не умер? – засмеялась девица. – Я думала, раз не встретил, значит умер! От тоски!

Пока они несли всякую чушь, Сычева быстро разделась. Оставшись в джинсах и топике, она прошмыгнула на кухню, вальяжно уселась там на диванчике и закурила.

– Танька, прости, – услышала она из коридора. – Я замотан до предела! Завтра в номер нужно сдавать материал. Я и сейчас за работой, заходи! – Глеб жестом пригласил девицу на кухню.

– Вот, знакомьтесь, – указал Глеб на Сычеву, – это Танюха. А это... Татьяна!

– Мечта поэта, – усмехнулась Сычева. – Афанасьев, в какой Клюквинке такие водятся?! Ты в каком классе, крошка?

– Еж, ты говорил, что твоя жена блондинка...

– Таня, это не жена. Понимаешь...

– Да?.. – Девица уставилась на Сычеву, еще больше распахнув свои одухотворенные глазищи. – А... кто это?

Глеб, похоже, не ожидал такой болезненной реакции.

– Мы вместе работаем, – быстро начал объяснять он. – Это мой со... соавтор. Я же говорил тебе, что мне материал нужно срочно сдавать! Ее, кстати, тоже зовут Таня. Танюха, разве ты не уходишь?

– Ухожу, ухожу, – Сычева затушила сигарету в мраморной пепельнице, встала и пошла одеваться. Свою задачу она сочла выполненной – у девицы явно подпорчено настроение, глазки потухли, улыбка сползла с юного личика. Теперь видно, что она очень устала с дороги и хочется ей в первую очередь есть и спать, а не целоваться.

– Ухожу! – весело повторила Сычева. – Я за раннюю половую жизнь. Пока, детка! До свидания, Глеб!

Она быстро оделась, вышла в подъезд и, перепрыгивая через ступеньки, спустилась вниз. Впереди, у кустарника, виднелась скамейка, и Сычева направилась к ней. Усевшись, она сжала руку в кулак и, кусая пальцы на сгибах, заревела.

* * *

Встреча была восхитительной.

Если бы, конечно, не дура Сычева, но про Сычеву он уже и забыл. И сделал все, что только мог, чтобы и Татьяна забыла: открыл бутылку шампанского, расстелил черный шелк простыней на широченной кровати, зажег свечи, включил тихую музыку. Банальный, но безусловно действенный во все времена наборчик.

Татьяна смеялась, стеснялась, и при любом удобном моменте пыталась прикрыть простыней свое длинное голое тело.

Глеб полулежал на кровати, откинувшись на подушку, и курил трубку.

– Еж, – сказала Татьяна, глядя на пламя свечи, – я точно не знаю, но по-моему, соавторы так болезненно не реагируют на появление другой женщины. Так реагируют, если не жены, то по крайней мере любовницы.

– Танька, ты дурочка, – рассмеялся он. – Она – оскорбленная, отвергнутая кошка. Посмотри на меня! – Он покрутил головой, давая ей рассмотреть получше свой фас и профиль. – Ну, что я виноват, что меня все девушки любят?! Ну посмотри, разве я не неотразим?

– Не знаю, – засмеялась она, – не знаю, я не могу так гастрономически оценивать. Для меня ты – Еж! Колючий, неудобный, но любимый Еж. Мне нравится, как у тебя иголки на дыбы, когда что-нибудь не по тебе.

Она взяла гитару и, перебирая струны, что-то тихонько запела.

Глеб встал, пошел на кухню и сварил кофе. Когда он пригнал к кровати маленький сервировочный столик, Татьяна сказала:

– Еж, скажи своему соавтору, что не из Клюквинки я, а из Новосибирска. Там дома большие, машины ездят и самолеты летают. Скажешь?

– Скажу, – засмеялся он. – Пей кофе. Это единственное, что я умею готовить.

Татьяна взяла крохотную чашечку, отхлебнула кофе и поморщилась. Кофе был горячий, густой и без сахара. Глеб пододвинул ей минералку. Девушка явно привыкла пить молоко, но никак не эспрессо.

– А жена? Где твоя жена, Глеб? Вы развелись?

Пить молоко на ночь и обсуждать в постели глобальные проблемы – болезнь всех провинциалок. Он вздохнул.

– Да... Нет, ну она поживет пока у мамы, а потом мы с ней разведемся.

– Еж, я теперь совсем твоя, меня из дома выгнали!

– Как это? – Глеб подавился кофе, он всерьез испугался. – Как это? – повторил он, прокашлявшись.

– Как это выгнали, или как это совсем твоя?! – засмеявшись, уточнила Татьяна.

– Как это выгнали?!

– Ты же знаешь, какой у меня папаша. Он кричал мне вслед проклятия, пока я не скрылась из вида.

– Ох уж мне этот папаша, – пробормотал Глеб. Он вдруг понял, что меньше всего ему бы хотелось, чтобы Татьяне совсем некуда было возвращаться. У всех его пассий всегда были запасные аэродромы и в случае его хандры или смены интересов, пассии незамедлительно исчезали с его личной территории.

– Еж, ты не рад?

– Чему?

– Тому, что мне некуда больше уйти от тебя! Мы теперь совсем вместе и очень надолго.

– Рад, рад, очень рад, – пробормотал он и снова начал раскуривать трубку. – Кажется, вляпались вы, Глеб Валерьевич, по самое «не хочу», – тихо сказал он себе.

– Что? – весело переспросила Татьяна. – Что ты бормочешь?

– Что сделаем мы с тобой в квартире ремонт, поставим слоников на комод, купим дачу и в выходные будем варить вонючие щи...

* * *

Таня проснулась от звонка в дверь.

Она вылезла из-под пледа, пригладила волосы, хотела одеться, но обнаружила, что на ней белая блузка и широкая юбка, которая сильно измята. Голова была тяжелая, сознание мутное. Зря она прилегла, зря заснула, зря закрылась с головой пледом. Уж очень мучительным оказалось возвращение в действительность.