Изумительное буйство цвета - [78]

— Джеймс знал об этом? — спрашивает она.

— Говорит, что нет, — отвечаю я после некоторых колебаний.

— Вам не кажется, что нам стоит ему доверять?

Мне нравится, как умело она определяет самое больное место.

— И как вы теперь собираетесь звать отца?

Этот вопрос застает меня врасплох. Я так устала от решения проблемы, как обращаться к матери, от осознания себя в новой роли, что даже и не подумала, что больше не могу называть папу папой. Не могу я звать его и по имени, а другие варианты мне просто в голову не приходят.

Непонятно откуда, но доктор Кросс уже все это знает.

— Может, все-таки стоит так и продолжать всегда звать его отцом?

Я испытываю странное облегчение.

— Вы разговаривали с ним после того, как все это произошло?

— Нет, — говорю я.

Он приходил ко мне. Я слышала, как он звонил в звонок, стучал в дверь, кричал в щель почтового ящика. «Китти! — звал он. — Китти, мне нужно поговорить с тобой». А потом более спокойно: «Пожалуйста, позволь мне войти, Китти. Пожалуйста».

Никогда раньше я не слышала, чтобы он так говорил. Он всегда требует, кричит, предлагает, но никогда не просит. В конце концов он ушел. Не знаю, зашел ли он к Джеймсу, я даже не уверена, помнит ли он, что мы с Джеймсом живем в соседних квартирах. Он не заходил в мою квартиру с того дня, как я переехала. Я сама его всегда навещала.

Он пробовал звонить, но я не поднимала трубку. Я слышала его голос на автоответчике. «Китти, это отец. Нужно поговорить».

После пятой попытки он решил дать объяснение. «Я собирался все рассказать тебе, Китти. Я всегда считал, что скажу правду, когда тебе исполнится восемнадцать. Но ты выросла раньше, чем я это осознал. Но что из-за этого меняется? Разве я когда-нибудь бросал тебя?»

Дело совсем не в этом. Ты мне лгал.

«Мне нравится быть твоим отцом, — говорил он снова. — Я хочу, чтобы ты оставалась моей дочерью».

Отлично. Все, что хочешь.

И все-таки я не брала трубку.

Доктор Кросс выслушивает все молча. Мне очень жаль, что я ее этим загружаю, но кому же еще я могу это рассказать? Кажется, что она просто все впитывает. Ничто ее не удивляет, ничто не шокирует.

Наконец я начинаю понимать, что нахожусь здесь дольше обычного. Будет нарушен график ее приема.

— Приходите завтра, — говорит она. — Попросите в регистратуре, чтобы вас записали на конец дня, если не будет свободного времени.

Во мне поднимается огромная волна благодарности. И как это ей удается вбирать в себя все сложности и оставаться спокойной?

— Спасибо, — говорю я и ухожу.

Выйдя из кабинета, я жду, чтобы записаться на следующий день. Генри, Меган и их мама еще не ушли. Меган сидит на моем стуле, болтая ногами. Увидев меня, она открыто мне улыбается. Ее мама поднимает глаза, видит это и только теперь замечает сидящую рядом с ней Меган.

— Сиди тихо, — резко говорит она, но ноги Меган не прекращают болтаться.

Ее губы слегка двигаются, она напевает про себя песенку под ритм движений ног.

Мама отступает и опять переключает все внимание на Генри.

— По горке, по горке, по ровненькой дорожке, — мягко поет она. Он перестает ерзать и смотрит на нее, ожидая знакомое «В ямку — бух», когда ее колени раздвинутся, и он почти что провалится между ними. И вот он хохочет, а она обхватывает его руками и целует в макушку.

Мне приходится отвернуться.

Медсестра протягивает какие-то буклеты женщине, стоящей передо мной.

— Вас запишут на прием в роддоме, — говорит она, — и там вам все точно скажут.

По внешнему виду нельзя сказать, что эта женщина беременна. Она выглядит здоровой, веселой, не располневшей — совсем не так, как Сьюзи или я.

Смотрю на Генри, сидящего на маминых коленях. Его могли убить точно так же, как и малыша Сьюзи, и он мог бы никогда не родиться. А за ним ухаживает мама, которая его кормит, меняет ему штанишки, любит его.

Я ухожу из очереди, не записавшись.

Едва не натыкаюсь на маму с малышом в сидячей коляске. Он плачет.

— Извините, — говорю я.

— Ну пожалуйста, Генри, не начинай все сначала, — слышу я слова мамы, а в голосе ее — усталое отчаяние.

— Харли Петерсон.

— Да-да, — говорит мама с коляской, — мы здесь. — Она берет малыша. — Тише, Генри, — говорит она.

Я выхожу и иду через парк опять в свою квартиру.

Мир полон детских вещей, и мне полагается моя доля. Какое-то время я стою у входа в отдел «Все для мам», оглядываюсь, прежде чем войти, чтобы убедиться, что поблизости нет никого из знакомых. Стою перед витриной с крошечными платьицами для совсем маленьких девочек, от трех до шести месяцев, и немного успокаиваюсь. Они так очаровательны — вишневое велюровое платье в комплекте со штанишками, комбинезон в розовую клеточку поверх блузки с оборками, крошечные, похожие на котят, розовые носочки. Мне хочется купить все, но я не покупаю ничего. У меня нет маленькой девочки.

Коляска с веселым красно-зелено-желтым верхом так и зовет меня из дальнего угла магазина, так и просит, чтобы я ее купила. «Меня, меня», — говорит кроватка с Винни-Пухом. Он поливает сад и собирает цветы. Надо мной движутся роскошные разноцветные фигурки: опять Винни-Пух, укладывающиеся спать плюшевые медведи, соломенное чучело, кошка со скрипочкой и перепрыгивающая через луну корова.