Изобретение зла - [8]

Исчезли расы, нации, классы, касты и любые другие искусственные сепарации людей. Половая мораль окончательно упростилась. Исчезли венерические болезни, во первых. Гораздо меньше стали писать завещаний, во-вторых. Дети быстро и удобно выращивались пробирками и инкубаторами, вместо материнских тел, это в-третьих. Позтому мужчины и женщины спали когда угодно, с кем угодно и не опасались последствий. В результае население выросло и перемешалось - почти до однородности. Кое-где сохранялись посления негров, но лишь как исключение из правила.

Пища уже состояла не из продуктов, как в древности, а из веществ. Белки, минералы, витамины принимались отдельно, обычно в виде паст, выдавливаемых из больших разноцветных тюбиков. Повара, рестораны и кулинарное искусство канули в

Лету. Любое удовольствие, в том числе и гастрономическое, человек теперь мог получить простым включением аппарата электронаслаждения. Поэтому принятие пищи свелось к простому и быстрому удовлетворению потребности. Употребление мяса в пищу расценивалось как разновидность каннибализма и пресекалось Машиной.

Употребление фруктов и овощей считалось слишком грязным для воспитанного человека. Фруктовые деревья выродились в дички, поля злаков заросли сорняками и древесной порослью, домашние животные либо одичали, либо превратились в животных для ласки и игры.

Пропали идеологические и моральные предрассудки. Умершее государство унесло политику в могилу вместе с собой и стало ясно до какой степени зашоренным был человек до сих пор. Тысячелетиями разные государственные системы пресекали, возбраняли, превознослили и прославляли, формируя психику людей. Все жители древности были психическими инвалидами - они верили в одну из обязательных доктрин. Теперь человек впервые взглянул на мир, сняв мутные очки предубеждения,

- и мир оказался прекрасен.

Мир оказался не только пркрасен, но и точен. Люди второго века старались быть точными во всем. Точность (возможно, в подражание Машине) стала вежливостью не только королей, но и простых смертных. Время стали измерять с точностью до сотых долей секунды. Взвешиваясь, подсчитывали миллиграммы. Предельные скорости на автострадах указывались в сантиметрах в секунду. И везде были часы: часы монтировались на каждом дереве, на каждом столбе и у каждого окна. Куда бы ты не посмотрел, ты видел время, которое бежало неуловимо-быстрым перетеканием оранжевых цифр - нулик в пятерку и снова в девятку - сотые менялись столь быстро, что глаз не успевал за ними следить.

Болезней стало так мало, что любая из них оказывалась трагедией. Человек, освобожденный от вирусов, грибков и бактерий, продолжал все же получать травмы и даже в большем количестве, чем раньше. Человек стал изнежен. Человек стал сильнее чувствовать боль. Легкий порез или царапина заставлял взрослого мужчину рыдать. Заноза вызывала истерический крик. Вывих расценивался как временная инвалидность. А перелом воспринимался как трагедия, почти равносильная преждевременной смерти. Многие, получившие перелом, умирали от болевого шока.

Человек, в прошлом рубившийся на мечах, сражавшийся на гладиаторских боях, боксерских поединках, корридах, рыцарских турнирах, отвык от боли и боль, даже самая малая, заставляла его страдать. Простой синяк был поводом для недельной печали. И количество страданий ничуть не уменьшилось, несмотря на добрую заботу

Машины.

Люди второго века не водили хороводы и не толпились на дискотеках, они не выходили на демонстрации и митинги, не собирались на площадях и в храмах послушать пророка, не пели песен у костров, оставили групповые виды спорта. Эти люди жили в одиночестве и редко собирались вместе. Можно было прожить жизнь и ни разу не оказаться в толпе. Человек стал одинок и развлекал себя общением с

Машиной. Но, как бы ни старалась Машина, она не могла избавить человека от постоянной и почти беспричинной печали - печали одиночества.

7

Сына Альфреда Ястинского звали Манусом. Он проводил взглядом спину отца и стал следить за движением секундной стрелки. Девять часов пятьдесят две минуты, двенадцать и семь десятых секунды. Точная дата начала величайшей войны.

Секундная стрелка, как ни в чем не бывало, миновала исторический момент и продолжила медленное кружение. Манус Ястинский ничего не почувствовал. Тень будущего не затмила солнечный свет; все так же спокойно журчал фонтан, в котором сорок дней спустя будет плавать десяток пухнущих тел, пел искусственный соловей, неотличимый от натурального. Соловья застрелит голодный рыжий детина и попытается его сварить. И после будет долго проклинать причуды бывших хозяев усадьбы. Соловьев в парке было два, электронный самец и электронная самка.

Самку застрелят, а надежно сделанный самец ещё несколько веков будет прилетать к фонтану и оплакивать свою подругу. Глупое устройство, оно не сможет понять, что в мире есть смерть. Сто лет спустя не останется ни одного жителя на двести километров вокруг. Ни одной птицы и не одного зверя. Ни одного движущегося или летающего устройства, кроме соловья. Ни одного целого здания. От усадьбы