Изобличитель. Кровь, золото, собака - [17]

Так что в конце концов Артамошка сдался и согласился взять на себя роль помощника сыщика, то бишь в данном случае Ахиллеса. Что любопытно: когда они уже обсуждали детали и подробности, у Артамошки, такое впечатление, прорезался некий азарт. Ахиллес подозревал, что проистекает это из той же любви к похождениям Шерлока Холмса, что имела место быть и у Митьки, и, что греха таить, у него самого. Разве что азарт этот выражен не столь явно и бурно, как у Митьки – Артамошка, в конце концов, не мальчишка-гимназист. То, что у них с Митькой был один Шерлок Холмс, а у Артамошки другой, надо полагать, дела не меняло…

…Митрофан Лукич, подобно многим славным полководцам прошлого, промедления допускать не собирался. Назавтра уже утром, когда Ахиллес едва успел позавтракать, Митька притащил большущий узел с необходимой экипировкой для Артамошки. Уединившись с ним у себя в комнате, Ахиллес в подробностях объяснил гимназисту задание. Дело было нехитрое и отняло-то всего пару минут: после закрытия лавки Митьке предстояло проследить за Якушевым: куда он пойдет и что станет делать. То, что в качестве объекта слежки выпал именно Якушев, было чистой случайностью. Артамошка должен был заниматься исключительно Колькой, третьего помощника не имелось, а разорваться Митька, конечно же, не мог. Так что Ахиллес поступил незатейливо: попросту бросил монету. Полтинник упал портретом государя императора вверх – так что Митьке достался именно Якушев, ну а на другой день придет черед и Качурина… Шерлок Холмс, конечно, подобных методов в жизни не применял, но ему было гораздо легче: поскольку помощников имелось в избытке, вроде «нерегулярных полицейских сил с Бейкер-стрит», то есть целой ватаги уличных мальчишек. Наконец, он сам, переодевшись, а порой и загримировавшись, мог следить за подозреваемым.

Увы, Ахиллес подобной роскоши был лишен. Это британский джентльмен мог следить за кем-то, будучи переодетым, но оставаясь британским джентльменом – а вот офицеру российской императорской армии такое никак не подобало. И опыт «нерегулярных полицейских сил» нельзя было применить в условиях нашего богоспасаемого Отечества: уличных мальчишек в Самбарске хватало, но офицер, нанимающий их для слежки за кем-то, – картинка, мягко говоря, из ряда вон выходящая. Хотя… Кто сказал, что это вообще невозможно? Если преподнести этим сорванцам убедительную ложь, очень похожую на правду… Скажем, молодой подпоручик подозревает свою симпатию в неверности и имеет основания полагать соперником приказчика Качурина… Можно сделать и лучше: к самбарским гаменам отправится одетый приказчиком Артамошка и даст то же поручение, но исключительно от своего лица… В конце концов, не такая уж необычная ситуация, наоборот, вполне житейская. Следует держать ее в резерве, в зависимости от того, как развернутся события…

Когда Митька ушел, Ахиллес велел Артамошке переодеться, чтобы посмотреть, как тот будет выглядеть. И остался вполне доволен: Артамошка ничуть не выглядел ряженым, он наверняка таким и был, служа в приказчиках: не особенно дорогой, но вполне приличный костюм, лаковые штиблеты, шляпа-канотье, все не поношенное, но ношеное. Налицо все аксессуары не особенно и далекого, откровенно вульгарного приказчика: пестрый жилет, чересчур яркий галстук, заколотый булавкой с большущим «брильянтом» стеклянного происхождения, поперек живота – массивная часовая цепочка из «самоварного» золота да вдобавок легкомысленная тросточка с рукояткой в виде лежащей в игривой позе обнаженной женщины. Ни малейшего изъяна. Подобных персонажей в российских городах – и в Самбарске тоже, естественно, – видимо-невидимо на вечерних улицах, в городских парках, ресторанах и питейных заведениях не самого высокого класса, но все же тех, куда не пускают «простонародье», «мастеровщину», «деревенщину». Особенно рябит от них в глазах в воскресные и праздничные дни народных гуляний. Так что с этой стороны все в порядке… Интересно, что Артамошка, полностью облачившись и привычно вертя тросточкой, смотрел на себя в зеркало с некоторой тоской, явно вспоминая жизнь до воинской службы, когда он по праздничным дням таким вот франтом и разгуливал под ручку с девицей. Ну, что бы там ни было, а сыграть должен убедительно – в сущности, самого себя…

Незадолго до закрытия лавки Пожарова разведчики Ахиллеса отправились туда, исполненные столь нескрываемого азарта, что Ахиллес настрого им велел держаться скромнее. Самому ему оставалось только ждать, покуривая трубочку. Нельзя сказать, чтобы он очень уж волновался, но некоторое смятение чувств все же присутствовало. Впервые в жизни он оказался в роли настоящего сыщика, ведущего настоящее расследование. Если что-то пойдет не так – правда, плохо представляется, что именно, – он окажется как бы виноватым перед Митрофаном Лукичом, всерьез поверившим в его таланты сыщика… Неудобно как-то получится, право слово…

Примерно через полчаса к нему неожиданно заявился Митрофан Лукич. Он ничего не объяснил, но так основательно устроился на стуле, что стало ясно: купец твердо намерен дожидаться здесь возвращения Митьки с Артамошкой и выслушать их вместе с Ахиллесом. Что ж, если рассудить, он имел на это право. Были к тому же и приятные обстоятельства: из необъятного кармана поддевки Лукич извлек бутылку шустовского, а из другого – кулек с изюмом и завернутый в восковую бумагу кусок свежайшего швейцарского сыра – все происходило, и гадать нечего, из его лавки.