Изнанка свободы - [20]

Вседозволенность и власть, что ставят на грань безумия.

Искус.

Кучка брошенных, обиженных детей, наделенных пьянящим, почти безграничным могуществом. На моих глазах ровесники сходили с ума в битве со своими желаниями, превращались в уродливых и злобных монстров — куда там Изабелле Вимано.

Это всегда было личным выбором.

Никто не вмешивался. Никто не заставлял нас делать то, что мы делали с собой и другими. Достаточно было убрать запреты. Остальное мы устроили сами. Те, кто смогли остановиться, стали Стражами. Прочих пожрал Хаос.

Вот потому я и смеюсь над квартерианскими заветами. Врожденный нравственный закон, отличающий людей от животных и фэйри — не более чем миф. Опыт неумолим: каждый человек в душе мразь. Каждый — врата Черной. Дети — ничуть не меньше, чем взрослые. Быть может, даже больше. Жадные, хищные зверята.

Я выжил не потому, что такой хороший и благородный. Просто умный. Сумел понять, что происходит. Сумел сделать выводы. Сумел не перейти черту.

Но я знаю себе цену. Она невысока, и утешает лишь то, что цена любого иного человека не выше. Никто из нас не остался чистеньким. Каждый искупался в нечистотах собственной души, чтобы познать меру собственной мерзости. Каждый был виноват перед каждым. Встав на колени, чтобы принести клятву, мы простили друг друга молча.

Никогда не обсуждал это с братьями и сестрами. Никто из Стражей не любит вспоминать кошмар, предшествовавший Оммажу. Нас осталось двенадцать. Двенадцать выживших. Вместе с присягой верности мы получили новые имена и разрешение от сюзеренов использовать свою силу. «На благо мира» — сказали боги, уходя на последнюю битву.

Джанису и Юноне было десять лет. Августе девять. Мне и Мартину по восемь, а остальным и того меньше…

Плохо помню своих сюзеренов, но одно знаю точно: боги не добры и не милостивы, как любят твердить служители храма. Они, как и сам наш мир — жестоки, практичны и не склонны терзаться сантиментами.

— И что ты предлагаешь сделать?

Он пожал плечами:

— Исследовать. Понять законы, по которым развивается мироздание. Изменить их, если возможно. Я занимаюсь этим последние годы и рад, что люди тоже очнулись от спячки. Знаешь, я верю в людей. Куда больше, чем в фэйри. Фэйри — стабильность, а у нас в последнее время и так слишком много стабильности.

— Я что-то не пойму: это ты так намекаешь оставить культистов в покое? Мол, занимаются важными вещами, мир спасают?

— Ну что ты! Я верю в людей, но я не идеалист. Разумеется, они ищут свою выгоду, и оставлять их в покое нельзя. Надо разобраться, с чем именно работает Орден. И потом принимать решение, — его глаза жадно блеснули. — Но их слишком много. Тебе не справиться в одиночку.

Наконец-то стало ясно к чему все это. Не удивлюсь, если вся страшилка про гибель мира рассказана ради финального захода.

Что совершенно не означает, что она, страшилка то есть, лжива. И что истинна, не означает.

Вот за это я и люблю Джаниса. С ним интересно. Всегда дает пищу к размышлениям.

— Предлагаешь братскую помощь? Как трогательно. И с чего бы такая благотворительность?

Кто-то назовет меня циником, я предпочитаю слово ««реалист». А еще я не жадный, но терпеть не могу, когда меня используют «втемную».

Он не стал изображать непонимание и петь о чистосердечных намерениях. И на том спасибо.

— Это, — брат щелкнул ногтем по скрижали, — часть большого, структурного заклинания. Что-то связанное с преобразованием магической энергии. Я бы с огромным удовольствием ознакомился с ним целиком. Как и с прочими разработками.

— И запустил бы свои жадные ручонки в чужие лаборатории, надо полагать?

Он обезоруживающе улыбнулся:

— Ты меня насквозь видишь.

Надо было решаться. Умник и в самом деле мог быть полезен. Очень полезен. Но, принимая его помощь, стоит помнить про осторожность. Брат по-своему азартен и всегда был достойным соперником. Он умеет прибрать к рукам все взятки.

Наша любимая игра «кто кого обставит».

Черная бы с ресурсами культистов. Меня интересовала информация. Если Джанис ею завладеет, будет делиться по капле, только тем, что сочтет «полезным и безопасным».

И это еще про меня говорят, что я считаю себя самым умным?

— Спасибо, подумаю.

Он, наверняка, был разочарован, но не показал.

Я встал:

— Время, дорогой братец.

— Погоди! Я хотел сказать по поводу Франчески.

И этот туда же! Что за подозрительный интерес к моей собственности?

— Девочка скучает, Элвин.

— Знаю. Ничем не могу помочь ей сейчас. Занят.

Я иногда предвкушал, как познакомлю Франческу с моим миром. Покажу рассвет на Изнанке Рондомиона — полнеба в сиреневом и розовом флере, Бауэр Бридж, зимнюю ярмарку фэйри. Она полюбит север, уверен. Его невозможно не любить.

Все будет. Но позже. Сейчас, и правда, нет времени.

И, может, когда я закончу с культистами, она, наконец, перестанет на меня злиться.

— Тебе не кажется, что это немного эгоистично?

— А тебе не кажется, что это немного не твое дело? — в тон ему ответил я.

— Она несчастна, Элвин.

— Пусть лучше будет несчастной, но живой. Еще раз: это не твое дело. Я как-нибудь разберусь со своим фамильяром и своими женщинами.

Чего он добивается? Чтобы я отпустил сеньориту погулять? Старина Честер на окраине города, рядом лес, полный изнаночных тварей. И голод частенько выгоняет жадных монстров ближе к жилью, они кружат у незримой границы владений фэйри, ловят отголоски человеческих эмоций. Мое присутствие заставляет их держаться подальше от башни, но кто знает, на какую дурость способна оголодавшая тварь.