Изменники Родины - [59]

Лена Соловьева, которая всегда была отличницей, до некоторой степени имела возможность выбирать.

Медицину она не любила, ее отталкивала сама обстановка больниц и амбулаторий.

Учителя уговаривали ее идти в педагогичсекий, уверяя, что она будет превосходной учительницей.

Но учителя всегда и везде должны придерживаться государственной религии, а в Советском Союзе такой религией является атеизм… Лена, христианка-церковница, не могла и не хотела ни изменять своим убеждениям, ни кривить душой.

Она выбрала сельскохозяйственный.

По окончании техникума ее оставили тут же в Липне при Райзо.

Особенной страсти к сельскому хозяйству у нее не было, но она не умела плохо работать и свою работу в колхозах вела также добросовестно и безупречно, как раньше добросовестно и безупречно училась.

Церковь в Липне была закрыта еще до ее приезда, и тайны ее были от всех спрятаны в глубине ее души.

Маруся Макова, привлекшая Лену к участию в хоровом и драматическом кружках, часто восхищалась ее артистическими способностями, не подозревая, что у этой артистки был огромный опыт игры — только не на сцене, а в жизни…

Отец Михаил бесследно исчез: он был лишен права переписки, и Лена не знала, где он находится, жив или умер. На запросы, которые она несколько раз посылала, приходили самые неопределенные ответы, а чаще — вообще никаких ответов.

А перед самой войной, в одной деревне во время командировки она встретила старую монахиню, недавно вернувшуюся из ссылки.

Эта старуха когда-то бывала в Выселковской церкви и узнала Лену.

Она и сообщила, что отец ее умер в лагере от тифа.

Глава 13 Сын врага народа

В стеклянные форточки заколоченных окон смотрела луна; от дверцы железной печурки по комнате метались красноватые блики.

Николай Венецкий сидел перед печкой, время от времени подкладывая по одной маленькие чурочки, и слушал рассказ Лены.

— А знаешь, ведь мы с тобой одного поля ягоды, — проговорил он, когда рассказ о советском попе и советской поповне был окончен. — Я тоже сын человека, объявленного вне закона.

Тут настала очередь Лены сделать большие удивленные глаза.

— Ты же говорил, что твой отец был коммунистом с 1912-го года?

— Это правильно!.. И он был настоящим коммунистом, идейным; я бы даже сказал, что он был «верующим» коммунистом. Он так страстно и так слепо верил в коммунизм, что не хотел замечать никаких отрицательных сторон жизни при советской власти… Мама иногда жаловалась на недостаток продуктов, или еще чего-нибудь, он при нем нельзя было об этом и слова сказать, так он на нее обрушивался… И мне не раз от него доставалось, если я осмеливался что-нибудь критиковать… А потом…

— А потом что было? — спросила Лена.

Николай молчал, молчал довольно долго, глядя на трепещущий огонь печки, потом начал свой рассказ.

* * *

Николай Сергеевич Венецкий после окончания московского института был послан на работу в Сибирь, в город Белоярск, на строительство большого металлургического завода. Отец его в это время уже много лет работал в поволжском городе Сабурове в обкоме партии.

Однажды поздно вечером в дверь квартиры молодого инженера Николая Венецкого постучалась разносчица телеграмм.

«Папа опасно заболел. Скорее приезжай. Мама.»

В чем дело? Что с отцом? Ведь он всегда был исключительно здоровым человеком; все болезни в семье приходились на долю Екатерины Павловны, у которой было больное сердце, а Сергей Александрович уверял, что он болеть не умеет…

Директор новостройки с неудовольствием, но все же отпустил молодого инженера на две недели за свой счет.

Застучали колеса поезда, замелькали станции, томительно тянулось время на пересадке…

Наконец, Сабуров — город, где он вырос, окончил школу, где долгие годы жили его родители…

Николай бегом поднялся на высокое крыльцо знакомого дома и хотел, как в детстве, колотить в дверь изо всех сил, но вдруг отдернул руку: отец болен и его нельзя беспокоить.

Он постучал тихонько, осторожно.

Послышались тяжелые, шаркающие, незнакомые шаги, щелкнул ключ, дверь медленно отворилась…

На пороге стояла старуха, сгорбленная в три погибели, совершенно седая, сморщенная, растрепанная, с каким-то странным, растерянным, почти ненормальным взглядом больших остановившихся глаз….

И на этой чужой старухе почему-то было надето хорошо знакомое, темно-зеленое с мелкой вышивкой, мамино платье…

— Коля, милый, приехал!.. — проговорила старуха тихим, еле слышным голосом, почти шепотом, протянула к нему руки, тяжело повисла у него на шее и заплакала.

Он не мог понять, кто это такая, хотел было расцепить обхватившие его шею костлявые руки, но тут она подняла лицо — и по какому-то чуть заметному движению он узнал ее…

— Мамочка! Что с тобой случилось?

Екатерине Павловне было сорок четыре года, но выглядела она всегда на десяток лет моложе своего возраста; еще совсем недавно, когда Николай был студентом, люди не верили, что у нее может быть такой огромный сын.

А теперь ей можно было дать на вид не менее семидесяти лет…

Она хотела говорить, ответить, но не могла: судорожное рыдание перехватило ей горло — вместо слов она только хрипела и всхлипывала.

Сын на руках внес ее в квартиру, уложил на диван и начал искать лекарства, которые всегда бывали в тумбочке около кровати.