Изменники Родины - [27]

— Так, так! Значит, кто же был, по-вашему, старостой?

— Розинский! — смело ответила Лена, знавшая, что Розинский уехал с немцами и его она подвести не может.

— А Розинского вы знаете?

— Только в лицо.

— Почему его назначили старостой?

— Вероятно, потому, что он говорил по-немецки, он был учитель немецкого языка.

Следователь повертел в руке карандаш, немного помолчал, вынул пачку папирос, закурил и протянул папиросы Лене.

— Закуривайте!

— Я не курю! — возразила она.

— Но, может быть, все-таки, закурите?

— Никогда не курила, а теперь, в честь нашего знакомства, закурить? Нет, по-моеиу, ради этого — не стоит…

— Значит, вы говорите, что Ложкин не был старостой?

— Какой из него староста? Разве только над кадушкой со спиртом…

Следователь записал показания Лены довольно правильно, дал ей подписать, поднялся и, видимо, хотел уже ее отпустить, как вспомнил, что не спросил самого главного.

— А вы, гражданка Соловьева, почему не уехали из Липни, когда подходили немцы?

— Не на чем было ехать.

— Но семья Ложкиных уехала? И вы могли уехать с ними.

— Их лошадь и так была перегружена.

— Но вы могли пешком уйти! Многие здешние жители отступали в Марково, в Коробово…

— Знаете, что? — проговорила Лена, глядя ему прямо в глаза. — Я тоже, вроде Ложкина, не хотела свое имущество бросать; хотя я и небогата, я в одном платье оставаться не хотела, как остались те, кто пешком отступал в Марково и Коробово; они теперь по Липне ходят и у нас, неотступивших, старые тряпки выпрашивают, потому что холода приходят, а они голые и босые… А кроме того, я не могла знать, что немцев задержат именно здесь, между Липней и Марковым — я думала, что немцы меня и в Маркове догонят…

— Как видите, не только задержали, но и прогнали немцев обратно и освободили Липню!..

— Вот и прекрасно! Значит, незачем было бегать по Марковым и Коробовым! Можно было дождаться освобождения Липни на месте, что я и сделала.

Следователь не сразу нашелся, что ответить на такой неожиданный аргумент.

В эту минуту над самой крышей с ревом пронесся самолет, раздался свист, затем взрыв, и новенькие стекла со звоном посыпались из окошек на пол.

Следователь вскочил. Привычная Лена продолжала сидеть.

— Ах, черт возьми!.. Тут и убежища-то нет!.. Куда вы здесь прятались? — спросил он Лену совсем другим тоном, чем во время допроса.

— Да, никуда… Некоторые в окопы лазили… а я окопов не люблю… предпочитаю оставаться на месте.

— Как?.. В доме?.. Ну, что вы, разве можно?!..

Опять раздался взрыв, потом снова послышалось гудение самолета.

— Надо уходить хоть в окоп!.. — он быстро засунул в ящик стола свои протоколы, щелкнул ключом и поспешно пошел к двери.

— Мне подождать вас здесь? — спросила Лена нарочито спокойным тоном.

Он обернулся с непонимающим выражением лица.

— Да!.. Нет, нет, что вы?!.. Идите, спасайтесь, спрячтесь!..

И он выбежал из комнаты.

Лена тоже вышла и пошла домой своим обычным мерным шагом, никуда не прячась и не обращая на бомбежку никакого внимания, даже желая, чтоб она на этот раз протянулась подольше, чтоб необстрелянный, присланный откуда-то из глубокого тыла работник НКВД не передумал и не задержал ее снова.

Несколько дней она ожидала вторичного вызова, но его не последовало. Может быть, следователю было немного совестно за свой страх перед бомбежкой, а, может быть, обстоятельства сложились так, что ему не осталось времени заняться райзовской агрономшей, которая не захотела отступать в Марково.

Титыч исчез бесследно.

* * *

— Маруся! Опять уходят! — тревожилась Анна Григорьевна.

— А что, я могу их удержать? — огрызнулась Маруся. — Пускай идут!.. Хоть не будут со «спиртиком» приставать, да отчеты спрашивать, почему да отчего мы у немца оставались… А то надоело!.. Немцы по кладовкам лазили, а эти в душу лезут!..

— Может быть, и ты пошла бы? — нерешительно проговорила мать. — Тот капитан вчерашний предлагал устроить в госпиталь…

Но Маруся с досадой отмахнулась:

— Чего меня понесет нелегкая?.. Тогда, первый раз, когда про немцев всякие страхи рассказывали, и то я не ушла… А теперь, если немцы опять придут — они, можно сказать, наши старые знакомые… Правда, Аленушка? — обратилась она к Лене, которая сидела в этот день у Маковых с самого обеда.

— Правда-то правда, а у тебя, все-таки, сердце не на месте: злишься чего-то…

— А оттого, что зло берет! Кричали, кричали: «Освободили Липню!», «Победа под Липней!», «Новый Грюнвальд!», «Погонят немцев до самой границы!»… По всему свету раструбили про победу, а сами — пожалуйста!..

Она указала рукой в открытое окно, через которое в надвигавшихся сумерках еще хорошо были видны с горки запрудившие Вяземский большак отступавшие воинские части.

Помолчав, Маруся насмешливо спросила:

— Ведь и тебе Трофимов говорил «не оставаться в Липне, а приезжать в Марково»?… А ты не очень-то торопишься догонять советскую власть…

Лена чуть заметно улыбнулась.

— Мне-то догонять советскую власть, пожалуй, не стоит: я — поповна!..

Маруся вытаращила глаза.

— Какая поповна?

— Самая настоящая! Мой отец был священником в Днепровске, а потом в Родославльском районе.

— Где же он теперь?

— Был выслан в лагерь и там умер.