Измененное состояние. История экстази и рейв-культуры - [120]

К этому времени МДМА был уже далеко не единственным наркотиком экстази-культуры. Хотя амфетамины, ЛСД и марихуана всегда пользовались и продолжали пользоваться большей популярностью, чем МДМА, они никогда не определяли господствующее на танцполе настроение; но теперь эйсид-сцена в действительности стала тем, что наркоэксперты называют «полинаркотической культурой». Калифорнийские защитники МДМА утверждали, что этот наркотик не способен причинить вред, однако они принимали его нерегулярно и к тому же делали это под наблюдением, в комфортных условиях и имея перед собой определенные терапевтические задачи. Гедонисты же придали их духовному «орудию» новый смысл. Вот только не слишком ли большие надежды они на него возлагали? 

«Экстази доставляет такое удовольствие, что непременно хочется принять еще. И принимать снова и снова, как можно чаще. Оглядываясь назад, я вынужден признать, что попал тогда в полнейшую зависимость от экстази. Я принимал по тридцать восемь таблеток в неделю — начинал, едва успев проснуться». К 1991 году этот рок-журналист стал известной фигурой на лондонской бале-арской сцене. Как и бесчисленное множество других любителей экстази, он занимался «обслуживанием» в клубах, чтобы заработать на то огромное количество наркотиков, которые употреблял сам. Однажды, сам того не зная, он продал пачку капсул, содержащих анестезирующий кетамин, диссоциирующий наркотик, который отделяет разум от тела и в связи с этой своей особенностью широко используется в операциях по ампутации конечностей в полевых условиях и в ветеринарной хирургии, а на посетителей ночных клубов оказывает совершенно убийственное действие. «Я думал, это экстази, — рассказывает он. — Мне дал их один парень: прозрачные пластиковые капсулы с белым порошком. Я спросил его: "Что это?" Он ответил: "Это как экстази, только лучше". Тогда я спросил: "Но это экстази?" А он сказал: "Не уверен, но прет от него как следует". В ту ночь я продал все, что он мне дал, и устроил в клубе настоящий хренов хаос. Одна женщина лежала на полу и плакала. Но многие приходили за добавкой!»

Конечно, этот пример — крайний случай, но он тем не менее дает представление о том беспределе, который творился иногда на танцполе. Каждые выходные клабберы по 48 часов подряд экспериментировали с химическими веществами, и по мере того как увеличивалось количество наркотиков, менялся их лексикон. В нем больше не было слова «принять», зато было слово «сторчаться». Некоторые, правда, находили в себе силы остановиться или хотя бы слегка притормозить, но большинство были настоящими химическими экстремистами и усиливали ощущения, поглощая все большими количествами таблетки, «спид» или кокаин. Вскоре они обнаруживали, что вернуться с орбиты и перенести тяжелейшее падение без вспомогательных средств уже не получается. Одни «возвращались» с помощью спиртного и косяков, другие — с помощью выдаваемых по рецепту врача транквилизаторов типа те-мазепама, а некоторые и вовсе — с помощью героина. Люди умели мастерски управлять своим настроением, они знали точно, что именно нужно принять в каждой конкретной ситуации для достижения той или иной психофармацевтической реакции, и проводи- ли тщательный анализ соотношения «затраты — объем — прибыль» каждого вещества. Они превратились в настоящих наркоэкспертов.

А еще в 1991 году многие начали осознавать, что экстази — вовсе не та волшебная пилюля, которой ее считали раньше. После долгих ночей на танцполе люди нередко оказывались в больнице, и некоторые даже умирали, умирали мучительной смертью, истекая кровью. Правда, число смертей было незначительно, но зато благодаря им люди впервые всерьез задумались над тем, так уж ли безобиден и безопасен этот «наркотик для развлечений».

К единичным передозировкам экстази 1988 и 1989 годов клабберы относились как к нелепым случайностям и предпочитали о них не думать, считая, что уж их-то наркотик абсолютно безвреден. Но теперь, когда к прежним смертельным случаям добавились новые, это становилось уже похоже на систему. В клубах начали говорить о язвах во рту, провалах памяти, смятении, депрессии, неукротимой рвоте, скрипе в суставах, рези в животе и необычных шевелениях в кишечнике. Винили во всем этом дилеров и производителей, которые подмешивают в таблетки все, что угодно, начиная от героина и заканчивая крысиным ядом. И хотя позже стало известно, что экстази действительно разбавляли, но абсолютно безвредными веществами, в 1991 году на ночной рынок начал возвращаться МДА, который, по сравнению со своим химическим кузеном МДМА, был намного более тяжелым наркотиком (клабберы называли его «смэкки», ошибочно полагая, что его усиленное воздействие на сознание связано с тем, что в его состав входит героин) и мог парализовать все тело. Появление в клубах «Снежка» из МДА обычно заканчивалось тем, что клабберы один за другим валились с ног, в отчаянии пытаясь ухватиться за стену, в полной отключке. «Как же сильно испортился экстази», — жаловались они друг другу.

Первым журналистом, обратившим внимание на смену настроения на танцполе, стала Мэнди Джеймс, на глазах у которой в ее родном Манчестере происходил массовый передоз экстази: люди приходили в клубы на ночь, а ночь перетекала в психотропные бессонные выходные — и это уже трудно было назвать безобидным развлечением. В ноябрьском номере журнала The Face 1991 года Мэнди предприняла попытку собрать воедино всю информацию о вреде экстази для здоровья. Информации получилось не так уж много. «В клубы еще никогда не ходило так много народу, никогда так много народу не принимало наркотики, о которых мы почти ничего не знаем», — писала она. Впервые молодежный журнал осмелился произнести вслух то, что раньше в клубных кругах считалось ересью: что экстази может быть вреден для здоровья. Но помимо очевидных вещей вроде того, что нужно покупать наркотик только у надежных людей и не забывать восполнять количество жидкости, испаряющейся с потом в жарких помещениях клубов, Джеймс смогла сказать только одно: сбавьте ход.