Изгои. За что нас не любит режим - [50]

Я даже больше скажу. Есть теория постиндустриального города. Это не теория города пешеходного, здесь гораздо больше допущений, деклараций и надежд и гораздо меньше эмпирического опыта. Тем не менее она сегодня очень увлекает урбанистов. Дело примерно в следующем. Постиндустриальные города живут продажей знаний и услуг. Город создает большие группы людей, которые доверяют друг другу в силу одинакового цивилизационного стандарта – одного образования, культуры, рисунка поведения, структуры мотиваций и т. д. Постиндустриальный город – это механизм для резкого увеличения эффективности общения. Улица – это общественное пространство, а общественное пространство – это в основе своей пространство для общения. Оно должно создавать атмосферу доверия, места для знакомства, рамочную повестку дня – все это описывается понятием friendly city, которое в силу особенностей нашего исторического развития не переводится на русский язык.

Иначе говоря, улица как общественное пространство – это инфраструктура постиндустриального города. Есть экономическая аксиома: в кризис нужно вкладываться в инфраструктуру. Это проверено множество раз, начиная с дорожного строительства Рузвельта. Индустриальный город вкладывается в индустриальную инфраструктуру. Но если мы хоть немного верим в то, что Москва может быть успешна как постиндустриальный город, давайте вкладываться в постиндустриальную инфраструктуру. Да, в образование, да, в медицину и еще – в общественное пространство.

У „Стрелки“ был заказ на создание конкурентного пешеходного пространства, мы попытались увлечь заказчика идеей friendly city. Это не совсем одно и то же, хотя согласитесь, что чисто абстрактно friendly city – это хороший конкурент стоянию в пробках. Но так или иначе, у нас над „Моей улицей“ год работало больше ста человек, в России и нет; мы пригласили лучшие зарубежные бюро, которые делали Нью-Йорк, Мадрид и Лондон, программа никак не сводилась к этой интеллектуальной рамке. Основная часть заключалась вообще в другом.

Вот архитекторы, например, страшно жалуются на устаревшие СНиПы (строительные нормы и правила), а инженеры – на ГОСТы, их уже 20 лет хотят пересмотреть, но не могут. Потому что это слишком большая работа – их создавали десятки советских научных институтов, и работали они много лет, а теперь у нас нет такого ресурса. О’key, но в строительстве и инженерии нормы, по крайней мере, есть. В случае с реконструкцией улиц мы обнаружили: за разные элементы улицы, от озеленения до освещения, отвечают 22 различных государственных и муниципальных органа, они руководствуются разными регламентами, а единой системы стандартов нет. Мы ее создали.

Сегодня вся прогрессивная общественность повторяет, что пять лет подряд реконструируются одни и те же улицы, и это ли не яркое доказательство воровской природы благоустройства? Вообще-то, повторная реконструкция случается редко – по моим сведениям, это не более 7 % территорий, – но ничего удивительного тут нет. Вот люди часто живут в своих домах по 20 лет и не знают соседей. Вы уверены, что те, кто сажает цветы на газонах, прекрасно осведомлены о тех, кто тянет вдоль Варшавского шоссе оптоволокно? У них скоординированные планы, соотнесенные нормативы, и они прекрасно осведомлены о планах водопроводчиков и электриков, да? Нет, вы знаете, этого не было и в помине. В этом году появилось, и отличие программы этого года – что на всех улицах сначала заменяют сети, а потом делают покрытие. От этого, кстати, ощущение, что в этом году все разрыто еще больше, чем в прошлом, ну и вывод, что воровство растет.

У нас расхождение с партнерами, нужно ли объяснять свои замыслы или это прерогатива (и вопрос) заказчика, поэтому говорю только от своего имени. Мне лично, при всем значении работы над стандартом улиц и над десятками конкретных проектов, интеллектуальная рамка friendly city была важна. Не заказчику – мне. Улица – инструмент городского доверия, а, скажем, „ночь длинных ковшей“ была ударом под дых этому доверию. Чиновники из правительства искренне не понимали моего ужаса по поводу сноса киосков – с их точки зрения, они избавлялись от бандитов лужковского времени, черт знает как приватизировавших то, что нельзя приватизировать (и это правда), и при чем тут, спрашивается, доверие.

Я когда-то пытался найти понятную всем формулу новой улицы и придумал, что улица как общественное пространство – это фейсбук офлайн. Попросту говоря, мне нужно, чтобы на этой улице были Кашин и Архангельский, Рыжков и Пархоменко и так далее и чтобы они воспринимали эту улицу как свое пространство. Тогда оно заработает, тогда по улице захочется пройти в надежде их встретить, тогда она выиграет конкуренцию у любого „мерседеса“. Но это утопия. Люди, которых я считаю культурной элитой города, в ярости и ужасе от того, что сегодня происходит, они клянут воровство и сочиняют фантастические смыслы благоустройства, и здесь важно отторжение от процесса. Нельзя построить креативный город без креативных элит.

Ну, вероятно, в другой раз. В 1762 году барон Александр Черкасов вернулся из Кембриджа и стал главой Медицинской коллегии. В 1765 году он подал Екатерине записку, где предлагал для борьбы с голодом выращивать в России „земляные яблоки, кои в Англии называют потетес, а в иных местах земляными грушами, тартуфелями и картуфелями“. Эта история в царствование Николая I закончилась „картофельными бунтами“. Интересно, доживет ли Москва до „благоустроительных бунтов“. Смысла в них мало: картошка – прекрасный продукт, а чтобы город поехал, нужно, чтобы он пошел. Но, возможно, это необходимые жертвы на алтарь цивилизации». (Конец статьи.)