Изгнанники - [4]

— Чудесно.

— Но ведь ему уже пора вставать.

— Нет.

— Вы еще не будили его?!

— Разбужу через семь с половиною минут.

Лакей вынул маленькие круглые часы, распоряжавшиеся тем человеком, который был правителем двадцати миллионов людей.

— Кто дежурит на главном посту?

— Майор де Бриссак.

— А вы здесь?

— Да, я буду находиться при особе короля в продолжение четырех часов.

— Очень хорошо. Вчера вечером, когда я был с ним один после «petit coucher», он передал мне несколько распоряжений для дежурного офицера. Король велел, во-первых, не допускать г-на де Вивон к grand lever1. Во-вторых, если будет записка от «нее», вы понимаете, от новой…

— Госпожи де Ментенон?

— Совершенно верно. Но лучше не называть имен. Так вот, если она пришлет записку, возьмите ее и при удобном случае тихонько передайте королю. И наконец, если — что очень возможно — придет другая, понимаете, прежняя…

— Г-жа де Монтеспан.

— Ах, этот ваш солдатский язык, капитан. Ну так слушайте, если придет она, вы вежливо не допускайте. Понимаете, любезно уговаривайте, но ни в коем случае не позволяйте ей войти к королю.

— Хорошо, Бонтан.

— Ну, у нас осталось только три минуты.

И он направился через толпу в коридор с видом гордого смирения, свойственного человеку, хотя и лакею, но считавшему себя королем лакеев на том лишь основании, что он лакей короля. У двери в опочивальню стоял ряд блестящих ливрей в напудренных париках, красных плюшевых кафтанах с серебряными аксельбантами.

— Здесь истопник? — спросил Бонтан.

— Да, сударь, — ответил человек, державший в руках эмалированный поднос с сосновыми щепками.

— А открывающий ставни?

— Здесь, сударь.

— Ожидайте приказаний.

Он опять нажал ручку двери и тихо исчез в темноте опочивальни. То была огромная четырехугольная комната с двумя большими окнами, завешанными дорогими бархатными занавесками. Несколько лучей солнца, проскользнув сквозь щели, играли яркими пятнами на светлой стене. Большое кресло стояло у потухшего камина с громадной мраморной доской, над которой вилась гирлянда из бесчисленных арабесок и гербов, доходивших до роскошно расписанного потолка. В одном из углов стояла узенькая кушетка — ложе верного Бонтана.

В центре комнаты размещалась громадная кровать о четырех колоннах с гобеленовым пологом, откинутым у изголовья. Она была обнесена полированными перилами, между ними и кроватью образовался проход около пяти футов * ширины. Там стоял круглый столик, накрытый белой салфеткой. На нем лежало серебряное блюдо с тремя кусочками телячьей грудинки и стоял эмалированный кубок с легким вином — на случай, если бы королю вздумалось закусить ночью.

Бонтан неслышно прошел по комнате, ноги его утопали в мягком ковре; тяжелый запах спальни навис в комнате, слышалось мерное дыхание спящего. Бонтан подошел к кровати и остановился с часами в руках, ожидая того мгновения, когда, согласно этикету двора, требовалось разбудить короля. Перед ним, под дорогим зеленым шелковым восточным одеялом, вырисовывалась потонувшая в пышных кружевах подушки круглая голова с коротко подстриженными черными волосами, горбатым носом и с выступающей нижнею губою. Лакей закрыл часы и нагнулся над спящим.

— Имею честь доложить вашему величеству, что теперь половина девятого, — проговорил он.

— А!.. — Король медленно открыл свои большие темные глаза, перекрестился и, вынув из-под ночной рубашки маленькую темную ладонку, поцеловал ее. Потом сел на кровать, щурясь оглянулся вокруг себя с видом человека, постепенно приходящего в сознание после сна.

— Вы передали мои приказания дежурному офицеру, Бонтан?

— Да, ваше величество.

— Кто дежурный?

— Майор де Бриссак на главном посту, а в коридоре — капитан де Катина.

— Де Катина? А, молодой человек, остановивший мою лошадь в Фонтенбло. Я помню его. Можете начинать, Бонтан.

Обер-камердинер быстро подошел к двери и отпер ее. В комнату стремительно вошли истопник и четверо лакеев в красных кафтанах и белых париках. Без всякого шума они проворно приступили к исполнению своих обязанностей. Один схватил кушетку и одеяло Бонтана и в одно мгновение вынес их в прихожую; другой унес поднос с закуской и серебряный подсвечник, а третий отдернул бархатные занавеси, и поток света залил комнату. На сосновые щепки, уже трещавшие в камине, истопник положил наискось два толстых круглых полена, так как чувствовалась утренняя прохлада в воздухе, и вышел вместе с остальными лакеями.

Едва они удалились, как вошла группа вельмож. Впереди всех выступали два человека. Один из них — юноша немного старше двадцати лет, среднего роста, с важными и медлительными манерами, стройными ногами и с лицом довольно красивым, но похожим на маску домино — оно было лишено выразительности за редкими исключениями в виде проблесков насмешливого юмора. На юноше был богатый костюм из бархата темно-лилового цвета; на груди красовалась широкая голубая лента, из-под края которой блестела полоска ордена св. Людовика. Его товарищ — смуглый мужчина лет сорока, с важной, полной достоинства осанкой, одет был в скромный, но дорогой черный шелковый костюм с золотыми украшениями у ворота и рукавов. Когда вошедшие приблизились к королю, то по сходству этих трех лиц можно было заключить, что они принадлежат к одной семье, и каждый легко мог бы догадаться, что старший — это мсье младший брат Людовика XIV, а юноша — дофин Людовик, единственный законный сын короля и наследник престола, на который не суждено было воссесть ни ему, ни его сыновьям.