Изгнанник вечности - [16]
Дознание шло долго, а позже его отправили на родную планету в космическом челноке — один из судей в приговоре озвучил, что в системе «куламоэно» на Але из-за чудовищного удара астероида произошла какая-то неполадка, и многие тысячелетия, а то и всегда, пользоваться устройством там будет нельзя. Тассатио полетел туда на челноке, и это означало одно: обратного пути у него не будет. Он останется на погибшей родине, совершив деяние, за которое может быть прощен согражданами. Преступник не слишком-то стремился выполнять указания тюремщиков, однако вид погибшей Гатанаравеллы размягчил даже его суровое сердце. И прямо в скале он воссоздал лик своей попутчицы, и каменный лик этот неотрывно глядел в черноту космоса как предупреждение потомкам о том, что небо может быть безжалостнее людей. После этого он сорвал свой шлем и умер, а все аллийцы-эмигранты, наблюдая трансляцию, поднялась с мест в знак почтения к его мужеству. Рожденный вскоре сын Танэ-Ра был наречен Алэ и внесен в аллийские списки, а имя Тассатио затерялось в веках.
Так гласила легенда[8], ставшая основой для праздника Черной Ночи (Теснауто), именно так упоминался в ней «куламоэно» — место вечной жизни, о котором только что говорил кулаптр Паском.
Нат подумал, что неспроста Паском хочет, чтобы именно Сетен и Ормона стали во главе той миссии, которую кулаптр предполагает на Рэйсатру. Волчонку и самому давно уже мерещился головокружительный запах нездешних ветров и просторы бескрайней водной сини — он хотел туда хоть сейчас! Но понять всю глубину замысла Паскома своим ограниченным звериным мозгом он пока не умел.
Тот день накануне праздника Восхода Саэто стал для Сетена одним из самых жутких дней в его молодости. Об этом дне они с женой не посмеют заговорить никогда.
Хотя еще случались морозы, подходил к концу первый месяц весны и ничего не предвещало беды. Но это случилось, и даже гениальный целитель Паском не знал, выживет ли Ормона после такого испытания.
Тессетен не смог покориться велению кулаптра и покинуть дом. Но слышать все это и не рехнуться было невозможно. Зажмурившись и стиснув зубы, он сам не замечал, что до боли сжимает пальцами шкуру терпеливого Ната. Тот тихонько поскуливал, но не уходил. И оба они вспоминали, как впервые увидели Ормону.
Всего лишь за год до того, как Ал полез на Скалу Отчаянных и разбился, они — тот, прежний, Нат и волчица Бэалиа — гуляли с Тессетеном в котловане осушенного пруда городского парка. Все жители Эйсетти называли это местечко кратером, а когда-то пруд был наполнен, по воде скользили прогулочные лодочки со смеющимися пассажирами.
При особой погоде, в особое время суток всё вокруг в этом «кратере» вдруг начинало напоминать призрачные пейзажи Селенио, мертвого спутника планеты. Тогда друг хозяина становился глубоко задумчив и переставал присутствовать в этом мире. В другое же время он был бодр, полон энергии и гонял обоих волков так, что те вскоре выпускали языки до самой земли и едва не валились с ног. Но именно погода напускала на Тессетена меланхолию, когда он словно бы силился что-то вспомнить, что-то разрешить внутри себя — и не мог, как ни старался.
Однажды — именно тогда, год назад — во время прогулки Нат почувствовал беспричинную тревогу, столь сильную, что захотелось взобраться на один из островков посреди кратера, где когда-то красовалась уютная беседка, и запеть одну из своих печальных песен.
На берегу мелькнула фигура чужой женщины… девушки… нет, совсем еще девочки. И Бэалиа, словно завороженная, бросилась ей навстречу.
— Бэалиа! — вскрикнул друг хозяина, испугавшись за девчонку, ведь душа зверя — тайна.
Но они с Натом настигли старую псицу тогда, когда та уже вертелась у ног незнакомки, а девушка смеялась и трепала белоснежную шерсть. Ограничившись быстрым взглядом в сторону Сетена, незнакомка выпалила:
— Что хозяин, что его пес!
— Это псица… — не сводя с нее глаз, пробормотал тот, как во сне.
Девчонка безразлично махнула рукой:
— Пустяки, это неважно! Главное, что вас с нею — обоих — можно показывать за деньги на площадях.
— Вот как?
Нат понял, что друг хозяина не услышал ее слов, да они ничего и не значили. Она и потом частенько любила подколоть собеседника внезапной шуточкой.
Сетен смотрел на незваную гостью, словно та была безумно красива. Что-то застило ему глаза, что-то очень сильное и бесповоротное, потому что волк видел и неподвижность ее лица, сравнимую лишь с покойницким окоченением, и неприязненность взора, и искажение черт, и сутулость, и худобу. Ее громадные угольно-черные глаза блестели, вытаращенные, точно она была в постоянном ужасе или же попросту страдала от какой-то опасной болезни. Густые черные брови почти сходились над тонким длинным и хрящеватым носом, который нелепо торчал крючком. Да и в целом было в ней что-то неженственное, грубое, настырное.
Вскоре все они узнали, что зовут ее Ормоной и что живет она в западной части Эйсетти со старой теткой, без родителей, о судьбе которых она избегала говорить и тогда, и впредь. Только Нат знал из ее мыслей, что мать Ормоны когда-то была провидицей, но после рождения дочери отчего-то утратила память и никого не узнавала: каждый день для нее начинался с того, что ей рассказывали обо всем, в том числе и о ней самой. Это так походило на нынешних Падших, которые не ведали своих прошлых воплощений!
