Изгнанник - [48]

II

Бабалачи наконец замолчал. Лингард слегка переменил положение и тихо покачал головой. История происшедших в Самбире событий, представленная с точки зрения хитроумного политика, послужила ему как бы руководящей нитью для выхода из лабиринта мрачных мыслей.

— Все это сделало ваше племя, — сказал наконец Лингард, — и вы раскаетесь в этом, прежде чем подуют сухие ветры. Голос Абдуллы приведет сюда голландцев.

Бабалачи неопределенно взмахнул рукой.

— Если я когда-либо и говорил с Паталоло, как старший брат, то это было для вашего добра — и для пользы всех, — с большой серьезностью продолжал Лингард.

— Так говорят все белые, — воскликнул Бабалачи с горечью, — Мы знаем вас. Все вы так говорите, а сами заряжаете ружья и точите мечи. Когда вы готовы, вы говорите слабым: «Повинуйтесь и будьте счастливы или умрите». Странные вы люди, белые. Вы думаете, что правда только в вашей мудрости, в вашей добродетели и вашем счастье. Вы сильнее диких зверей, но не так мудры, как они. Даже черный тигр знает, когда он сыт, а вы не знаете. Он знает разницу между собой и тем, кто может говорить, а вы не знаете разницы между собой и нами, — которые тоже люди. Вы мудры и велики, но всегда будете дураками.

Лингард с любопытством смотрел на возбужденного малайца.

— Aпa, апа, что с тобой? — успокоительно протянул он. — Кого я здесь убил? Где мои ружья? Что я сделал? Кого я проглотил?

Бабалачи притих и заговорил с подчеркнутой вежливостью:

— Ты, туан, с моря и больше других походишь на нас. Оттого я и говорю с тобой от чистого сердца… Только лишь один раз море оказалось сильнее морского раджи.

— Ты это знаешь, вот как? — резко сказал уязвленный Лингард.

— Га! Мы слышали про твой корабль, и некоторые порадовались. Но не я. Между белыми чертями — ты человек.

— Трима касси! Благодарю! — сурово сказал Лингард.

Бабалачи опустил глаза со сконфуженной улыбкой, но лицо его сейчас же затуманилось, и он заговорил с печалью в голосе:

— Если бы ты пришел днем раньше, туан, ты бы присутствовал при смерти одного из твоих врагов. Ты бы увидел, как он умирал нищим, слепым, несчастным, и при нем не было сына, чтобы вырыть ему могилу и рассказать другим о его мудрости и доблести. Да, ты бы увидел человека, которого ты победил при Каримате, много лет тому назад — умирающим в одиночестве, если бы не один друг. Ты был бы доволен.

— Нет, — отвечал Лингард, — Я даже не помнил его, пока ты сейчас не упомянул его имя. Вы нас не понимаете. Мы бьемся, побеждаем и забываем.

— Верно, верно, — сказал Бабалачи с вежливой иронией, — вы, белые, так велики, что пренебрегаете памятью о ваших врагах. Нет, нет, — продолжал он в том же тоне: — вы так полны милости к нам, что не хватает места для памяти. О, вы велики и добродетельны! Но мне сдается, что в своей среде вы умеете помнить обиды. Разве не так, туан?

Лингард ничего не сказал. Плечи его незаметно приподнялись. Он положил ружье на колени и рассеянно взглянул на курок.

— Да, — продолжал Бабалачи, снова впадая в грусть, — да, он умер в темноте. Я сидел рядом с ним и держал его руку. Та, которую он проклинал из-за белого человека, тоже была там и плакала, закрыв лицо. А белый ходил по двору и шумел. По временам он подходил к дверям и яростно смотрел на нас, плачущих. Глаза его были злы, и я радовался, что умирающий слеп. Я говорю правду. Я был рад, потому что лучше не видеть глаз белого, когда сидящий в нем дьявол смотрит через них.

— Ты, кажется, сердишься, Бабалачи? — проговорил Лингард по-малайски.

— Нет, я не сержусь, туан, — ответил тот. — За что же мне сердиться? Я простой оранг-лаут и много раз бежал перед вами. Был слугой одного, находился под покровительством другого, давал советы и там и тут за пригоршню риса. Кто я такой, чтоб сердиться на белого? Что такое злоба без права нанести удар? Вы, белые, захватили все: землю, море и право наносить удары. Нам, островитянам, ничего не осталось, кроме вашей справедливости, вашей высокой справедливости, не знающей злобы.

Он встал и, подойдя к двери, вдохнул в себя горячий воздух со двора, затем снова повернулся к Лингарду, продолжавшему сидеть на ларе. Факел с шумом догорал. Затхлый запах от разбросанных внизу и кругом хижины нечистот становился все тяжелее, затуманивая сознание Лингарда и ослабляя его решимость. Он вяло думал о себе и о человеке, который хотел его видеть, который ждал его. Днем и ночью. Ждал. В голове мелькнула злорадная мысль о том, что такого рода ожидание не могло быть особенно приятным. Ну, пускай ждет. Он его скоро дождется. А на сколько времени? Пять секунд, пять минут… ничего не сказать… сказать что-нибудь. Что? Нет! Только дать ему вглядеться, а там…

Бабалачи внезапно опять заговорил тихим голосом. Лингард заморгал глазами, кашлянул и выпрямился.

— Слушай, — сказал Лингард, — этот человек не такой, как другие белые. Ты это знаешь. Он совсем не человек. Он… Не знаю.

Бабалачи укоризненно поднял руку. Глаза его засветились, а большие, окрашенные в красный цвет губы, раздвинулись в усмешку, обнаружили ряд крепких черных зубов.

— Ай, ай! Не такой, как ты, — заговорил он, — Не такой, как ты, туан, который похож на нас, только сильнее и мудрее. Но и он очень хитер и говорит о тебе без всякого уважения, как все белые, когда говорят друг о друге.