Изгнанник из Спарты - [152]

Аристон недоуменно посмотрел на стратега.

– Боюсь, что я не понимаю, о чем ты говоришь, стратег, – сказал он.

– Разумеется. Ты и не можешь этого понять. Дело в том, триерарх, что Ферамен и Фрасибул, который был при Аргинусах только триерархом, ибо эти глупцы в Афинах лишили его должности стратега за его связь с Алкивиадом, получили приказ взять десять транспортных судов, которыми командовали не моряки, а таксиархи, и еще тридцать семь триер и прийти на помощь терпящим бедствие.

– Они этого не сделали, – мрачно произнес Аристон. – В этом я могу поклясться!

– И мне это прекрасно известно. Но когда флот вернулся в Афины и городская чернь стала требовать крови тех, кто повинен в столь ужасных потерях, Ферамен объявил восьмерых стратегов в трусости, проявленной им самим. Ну а Фрасибул промолчал и позволил шестерым из них умереть – шестерым, ибо Протомах и Аристоген вообще не вернулись – после самого несправедливого и незаконного судебного процесса за всю историю Афин! Ты ведь знаешь, что по закону должны были состояться восемь отдельных процессов? Или по крайней мере шесть, поскольку только шесть стратегов могли предстать перед судом, чтобы каждый из обвиняемых имел возможность защищаться против конкретных обвинений только в его собственный адрес?

– Конечно знаю, – подтвердил Аристон. – Ведь это один из краеугольных камней афинского права.

– И тем не менее это правило не было соблюдено, – с горечью сказал Конон. – И Фрасила, Перикла, Аристократа, Диомедона, Эрасмида и Лисия судили одновременно и вынесли приговор, представлявший собой не что иное, как судебное убийство. По существу, вся эта процедура была настолько незаконной, что Сократ, который в тот день исполнял обязанности председателя притании, категорически отказался даже ставить требование смертной казни на голосование. Ты бы его только видел, триерарх, как он стоял там, как скала, и улыбался этой толпе, беснующейся, вопящей, требующей и его крови наряду с кровью шестерых стратегов…

– Бьюсь об заклад, что он так и не поставил это на голосование, – заявил Аристон. – Насколько я знаю своего учителя, он предпочел бы смерть!

– И это едва не случилось, – подтвердил Конон. – Его спасло только то, что слишком многие из присутствовавших в свое время сидели у его ног, жадно впитывая вино его философии. А кроме того, срок его притании истекал через два дня. Поэтому они решили подождать. Председатель следующей притании, как и можно было ожидать, оказался более сговорчивым. И шестеро храбрейших и благороднейших мужей Афин были преданы смерти.

– Включая и тех двоих, кто был достаточно близко от меня, чтобы стать свидетелем моих скромных заслуг перед полисом, – прошептал Аристон, – и теперь остались…

– …только две трусливые свиньи, у которых есть все основания не свидетельствовать в твою пользу, для которых само твое существование отныне представляет угрозу, – сказал Конон. – Так что теперь твои претензии на гражданство не будут иметь под собой ничего, кроме твоих никем не подтвержденных слов и слов твоих уцелевших подчиненных, триерарх. Боюсь, что твои шансы невелики. Разумеется, я сделаю все, что от меня зависит, но…

– Благодарю тебя, стратег, – сказал Аристон. Он вновь почувствовал, что Конон очень внимательно разглядывает его.

– Все-таки странно, что я не могу узнать тебя, – произнес стратег. – Ты был метеком, причем достаточно богатым, чтобы оснастить триеру, и тем не менее…

– Я был приемным сыном благородного Тимосфена, – сказал Аристон.

– Ну конечно же! Неудивительно, что ты вращался в столь высоких сферах!

– Внезапно выражение лица Конона резко изменилось; он помрачнел. В его глазах мелькнула тревога. – Послушай, Аристон, мой мальчик, – сказал он, – Я презираю людей, которым нравится приносить дурные вести, да и Гера свидетельница, что ты и без того уже достаточно пережил! Поэтому я не стану тебе ничего говорить. Но ведь ты Аристон-оружейник, не правда ли? Я наконец-то тебя узнал?

– Да, – подтвердил Аристон. – Но в чем дело, стратег?

– Да нет, ничего. Только если ты все же попадешь домой, позволь дать тебе один совет…

– А именно?

– Следи за своей женой! – сказал Конон.

За последующие дни, прошедшие в бесплодных маневрах как афинских, так и лакедемонских сил, Конон очень привязался к Аристону. Он сокрушался, что боги не наградили его таким сыном.

– Стратег, – как-то обратился к нему Аристон во время паузы, наступившей на пятый день боевых действий, – ты позволишь мне кое-что сказать тебе?

Конон взглянул на своего младшего соратника.

– Конечно, – сказал он. – Я слушаю тебя, лохаг!

– Этот берег невозможно удержать. Все уловки Лизан-дра направлены только на одно…

– Измотать нас, заставить пристать к берегу для отдыха, а затем – перебить нас всех. Ты думаешь, я этого не понимаю, сын мой?

– И что же? – спросил Аристон.

– Мы будем держаться открытого моря, сколько бы мои люди ни ворчали. Мы не пристанем к берегу, даже если мне придется подавить бунт!

И вот на рассвете, когда весь афинский флот мирно покоился на прибрежном песке, восемь триер Конона вместе с церемониальным кораблем «Паралос» находились в одной-двух стадиях от берега. И в тот момент, когда Аристон вышел на палубу, он услышал отчаянный крик дозорного: