Изгнание норманнов из русской истории - [31]

Итак, норманские пираты устроились на Новгородском севере. Где бы они ни свили свое разбойничье гнездо - в Новгороде, Старой Руссе или на Ладожском озере - они расположились там, конечно, со своим хаканом... Но откуда у них хаканат? Когда мы узнаем, что южная Русь, связанная данью с хазарским царством, называла своего князя хаканом, то нам кажется это вполне естественным; титул этот засвидетельствован к тому же очень многими источниками. Но с какой стати назвали бы своего конунга хаканом норманны в Новгородской стране, независимой и далекой от хазар, и назвали бы тотчас после своего прибытия? И где свидетельства о существовании хазарского титула у шведов? Норманисты пытались обойти это затруднение предположением, что арабы назвали русского «царя» хаканом потому, что получили известие о нем от хазар (Томсен). Но такое объяснение приводит к новой трудности: норманского конунга, никогда не имевшего хаканского титула, уже нельзя отождествлять с хаканом Вертинских летописей, о котором сообщили не хазары, а

шведы, и на место южной руси поставить северную норманскую русь. Допустим, однако, и эту несообразность, этот шведский хаканат. Во всяком случае, норманны - шведы и готландцы - появлялись на северных окраинах нашей страны. Вопрос в том, были ли это вооруженные купцы, которым удалось устроить себе лишь временные стоянки, места торгового обмена, или же - колонизаторы-завоеватели, прочно освоившие южный берег Ладожского озера и двинувшиеся оттуда на юг для овладения славянскими землями по Волхову, Днепру и Волге?

Норманская доктрина ищет решение этих проблем в археологии.

Прислушаемся теперь к тому, что говорят о норманнах тихие могилы нашей северной земли.

Русские археологи уже собрали большое количество материала, существенного для познавания нашей древности, но пользоваться им в исторических исследованиях надо с некоторой осторожностью, потому что археология не нашла еще бесспорного метода для своих изысканий, она не открыла еще верного способа определять народность, которой принадлежат те или другие могилы. Дело в том, что погребения у разных народов арийского корня имеют между собою много сходства, основанного на сходстве их религиозных воззрений; с другой стороны, у племен одной и той же арийской ветви, например у германской или славянской, существуют нередко различные погребальные обычаи, которые к тому же меняются от одной эпохи к другой вместе с переменами в общих условиях жизни и быта. Та или другая могила может быть отнесена к определенной народности только в результате сопоставления ее устройства и ее содержания (т. е. совокупности найденных в ней вещей) как с общей культурой той страны, где она находится, так и с культурами соседних стран, с историей племен, эти страны населявших, одним словом, со всею полнотою жизни, которая шумела в этом краю и оставила свой след в молчании кургана. Все это усложняет труд исследования и требует от ученого и способности находить новые пути для познавания культуры, сбереженной в земле, и умения связывать археологические данные с исторической обстановкой в изучаемой стране. В противном случае выводы археологов не будут иметь убеждающей силы. Двадцать шведских фибул (пряжек) в могилах южного Приладожья не могут доказать сами по себе, что здесь существовала шведская колония, как этого хочется шведскому профессору Арне[171], труд которого имел большой успех в Западной Европе по причинам, имеющим мало отношения к исканию истины. Не говоря уже о том, что эти фибулы могли попасть на южный берег Ладожского озера путем торговли, - самоё представление о шведской фибуле едва ли обладает полной ясностью. Русский археолог, производивший раскопки в этих местах, замечает, что из трех видов скорлупообразных фибул, признаваемых обычно скандинавскими, только один вид, а именно фибулы без накладок, штампованные, «действительно должны быть привезены скандинавами, что же касается до прочих, то родина их представляет еще вопрос, допускающий различные, более или менее вероятные догадки, но и только»[172]. К этому следует добавить, что и шведские фибулы могли быть доставлены в славянскую землю не шведами: русские торговцы, ездившие за море, также привозили изделия скандинавских мастерских. Вопрос о фибулах связан с очень древними культурными движениями и влияниями; он принимает совсем иное решение, если иметь в виду предысторическое воздействие Сибирской культуры на Пермский край и вообще всей греко-восточной культуры на европейские страны[173]; так как норманны получали образцы для фибул с Востока, то может обнаружиться, что некоторые группы пряжек, найденных на Русской равнине, сходны со скандинавскими не потому, что привезены с севера, а потому, что в основе и скандинавского, и местного (может быть, приуральского или приднепровского) производства лежат одни и те же восточные образцы[174]. В Швеции (Вендель), в могиле викинга (VIII-IX века) были найдены предметы конского убора, украшенные орнаментом, сочетавшим восточные мотивы и мотивы эмалей IV-V веков. Этот смешанный стиль получил название «скандинавского». Между тем еще в VI веке изделия этого стиля встречаются в Венгрии, а еще раньше, в III-IV веках, конские уборы того же стиля выделывались в Полоцкой земле[175]. Точно так же присутствие в насыпи кургана костей коня или остатков ладьи (железные скрепы) еще не убеждает в том, что эта могила норманская: конь был религиозно чтим и у славян, и у финнов; по древней славянской вере, души, отправляясь в рай, переезжали на коне через огненный поток, отделявший землю от неба[176]. В славянских курганах на Ловати кроме костей человека, покоящихся в урнах, найдены и кости коня; они лежали в слое земли ниже урны, вместе с костями собаки и сокола[177]. Славянские могилы с конем встречаются и в Днепровской области (Черниговские и Киевские курганы). Ладья также была нужна на длинном пути в райские селенья - верование, пережитки которого сохранились, между прочим, в обычае раскольников выдалбливать гробы из цельного дерева (ладьи-однодеревки)[178]. В колодах погребали умерших и древляне[179].