Изгнание Изяслава - [5]

– Я пойду, господине! Живота для тебя не жалко. Положись на меня!

Князь тотчас поднялся с кресла, обнял отрока за плечи:

– То дело не только для меня – для земли Русской!

Коснячко сказал деловито:

– Есть еще одно дело. В Новгород пойдешь с малой дружиной. Она оберегает лодьи купцов. Поведет дружину бывалый воин, боярин. Только стар он стал, забывчив. Может и не упомнить всего, что увидит и услышит. А нам надо знать все, любую малость. У тебя же память молода, крепка. Вот и не будь тороплив, будь памятлив…

Отрок с готовностью кивнул головой. Ярославич заглянул ему в глаза, подумал:"А он еще не научился хитрить и скрывать…" Вздохнул и добавил поспешно:

– Забыл тебе воевода сказать, что боярин обидчив. Не должен знать о нашем разговоре…

Князь подал знак Коснячко, тот вышел из светлицы и через несколько минут принес четыре меча. Ярославич выбрал один из них, с простой рукоятью, на которой было выбито "Изяслав". Князь протянул меч отроку:

– Носи его вместо своего. В Новгороде отдашь Ростиславу Владимировичу. А на словах передашь:князь наказывал мечом этим охранять границы от врагов наших! Запомнил?

Отрок повторил:

– Мечом этим охранять границы от врагов наших.

– А теперь иди, с матерью прощайся. Кто там у тебя дома? Со всеми прощайся. Да уста на замке держи.

Изяслав поклонился князю, воеводе. Ярославич опустил руку ему на голову, снова вздохнул.

– Бог в помощь. А мы молиться будем, – проговорил он и тяжко задумался о чем-то своем. Глубокая морщина пересекла его лоб. Нет, не уверен, ох, не уверен он был в правильности умысла своего.

Отрок в нерешительности переминался с ноги на ногу. Коснячко легонько подтолкнул его к двери, сказал;

– Лодьи уплывут на рассвете.

Изяслав-отрок вышел из терема, оседлал быстрого Сиверка и поехал по дороге на Подолие. Вот и Оружейники. Здесь в добротных домах жили кузнецы-оружейники, знаемые и в дальних землях. Умели они ковать из витых стальных и железных чередующихся полос харалужные[14] мечи, многократно закаляли их, опускали в наговоренную воду. А потом садился унок кузнеца на коня, поднимал пламенеющий меч, будто факел, над головой и скакал во весь опор, чтобы ветер, обтекая лезвие, не только охлаждал его, но и довершал закалку. Такой меч не щербился и не гнулся, им в лютой сече можно было перерубить вражеский меч.

От Оружейников дорога, плотно укатанная возами, шла в яру, извиваясь между холмами, петляя среди ручейков. Конь вынес отрока к подножию горы Вздыхальницы, где жили кожемяки. Жили дружно, были заодно и в трудной работе, и в яростном кулачном побоище.

Вот и жилище Славяты. Его дом больше других, стены изукрашены петухами и цветами, резные наличники. Глядит Славята на княжьего отрока из-под ладони, лоб морщит:будто знакомы, а где встречались – не припомнить.

Изяслав-отрок подъехал к самому плетню, не спеша слез с коня, поправил бахромчатый подседельник и небрежно кинул поводья в руки десятилетнего Кожемякина сына.

– Узнал? – спросил он Славяту не без самодовольства. Отрок ожидал, что здоровенный кожемяка всполошится, что он и остальные жители Кожемяк попросят отрока быть их заступником перед всемогущим князем. Тогда бывший унок милостиво улыбнется и ответит:"Быть так. Согласен".

– А-а… Захребетник? Слыхали мы тут о твоей удаче да о княжьей милости, – полунасмешливо, полувопросительно сказал Славята. Он спокойно рассматривал отрока, затем протянул руку к кожаному Изяславову поясу, отогнул его. Грозные лохматые брови кожемяки поползли вверх.

– Наказывал тебе:мездри[15] лучше. Хо-хо-хо! Вот он, твой пояс, на тебе. Или у князя поясков ладных нет? Да оно и правильно:сделал непутево, непутевый и носи. По работе и мастера знать…

Он хохотал. Хохотали соседи-кожемяки, подошедшие посмотреть на Пустодвора – Изяслава. Отрок закусил губу, побледнел от обиды. На поясе, в том месте, где его отогнул Славята, стояло клеймо. Это был первый пояс, сделанный когда-то Пустодвором. Кожа была хороша, да не смог он как следует очистить ее от мездры. На память о первой самостоятельной работе велел кожемяка своему захребетнику рядом с клеймом вырезать еще и знак. А затем сумел сбыть поясок в числе других княжьему тиуну Маврикию.

Встреча с бывшим учителем произошла совсем не так, как ее представлял княжий отрок. Он тешил себя мыслью, что смеются они от зависти. Но удивления и преклонения перед его удачей – это он хорошо видел – у кожемяки не было. Лишь детишки из-за плетней восхищенно разглядывали его бляхи и меч. Изяслав круто повернулся, бросился к коню. Праздничного настроения как не бывало.

И позже ни ласка матери, ни восторг брата Луки не могли смягчить впечатления от встречи с кожемяками. Только резче кидалась в глаза убогость сырого жилища с земляным полом. Окно затянуто бычьим пузырем, сквозь который почти не пробивается дневной свет. И еще как-то особенно щемяще прозвучали напутственные слова матери, запомнилась она – машущая рукой, худенькая, сгорбленная, долго маячившая у подворья.

В град возвращался Изяслав не по той дороге, по которой ехал на Подолие. Подался он тропками да огородами в обход Вздыхальницы, через Гончарный конец. Отрок вспоминал свое детство в нужде – вечный запах овчин и рассола. Только мечты позволяли хоть на время перенестись в иное жилище, одеться в иные одежды. То воображал он себя знатным воином, то купцом, объездившим все земли. А однажды он увидел боярский выезд – коней с бубенцами и всадников в железных рубахах-кольчугах и плащах, застегнутых на правом плече. Он променял свой кожемякский скребок на застежку от плаща боярского слуги и был жестоко наказан отцом.