Изгнание из рая - [19]

— Сила, говоришь? — просияла белым лицом Матрена Ивановна.

— Точно!

— И поможет?

— Уж если там не поможет, тогда нигде!

— Ну, разве что. Так ты сам и напишешь или как?

— Я напишу, а вы только подпишетесь.

— Подпишусь, подпишусь! Вон и Набока умер, и Белицкий умер, и Цёна…

Гриша, кажется, начал понимать, почему дядька Вновьизбрать именно на этом этапе общественного развития решил передать власть другому. Но почему этим другим должен был стать он, Гриша Левенец? Мог бы спросить об этом Ганну Афанасьевну, которая как раз входила в кабинет, но задал ей иной вопрос:

— Ганна Афанасьевна, у вас всегда здесь столько людей?

— А вы их должны принимать и удовлетворять их просьбы и требования.

— Удовлетворять? А если я не могу?

— Вас избрали для того, чтобы вы смогли. Вот я принесла сегодняшнюю центральную газету. В ней как раз статья о сельском Совете. Называется «Сто забот». Я тут подчеркнула самое главное.

— Сто забот? Подчеркнули?

— Свиридон Карпович всегда просил меня подчеркивать то, что касается нас, потому что у него не было времени читать газет…

— Не было времени? Как это?

— У вас его тоже не будет. Видите же, здесь написано: «Сто забот».

— Так это что у меня теперь — не жизнь, а стозаботность?

Ганна Афанасьевна была воплощенное терпение.

— Вот тут написано. Смотрите: «Нашему председателю сельского Совета до всего есть дело. Налажено ли горячее питание механизаторов, как работает бытовая комната у животноводов, не срывается ли график приезда автолавки, не нарушается ли постановление сельисполкома о помощи многодетной семье — в первую очередь завезти топливо, вспахать огород, обеспечить малышей одеждой, бесплатным питанием. Сто вопросов, сто проблем у нашего председателя, и ему их решать, ибо это — ради людей».

Из всего прочитанного Гриша зацепился за слова «обеспечить малышей одеждой», которые испугали его больше всего, потому что у него не было никакого опыта в этом деле, но Ганна Афанасьевна не дала ему времени на испуг, спокойно положила газету на стол и сообщила:

— К вам пришла ваша помощница.

— Какая помощница? — аж подпрыгнул Гриша. Если бы он обладал демоническими способностями, то взвился бы под потолок, выше, к самому небу, в космос, в безбрежность. — Какая, к лешему, помощница?

— Ваша. С комбайна.

И уже Ганны Афанасьевны нет, а в комнате — дитя, с пречистыми глазами, в которых вытанцовывают черно-сизые, как рессорная сталь, дьяволы, его вчерашняя помощница Верочка, которая десять дней назад закончила десять классов и добровольно изъявила, изъяви… изъя… Вечному Гришиному помощнику Педану, наконец, дали комбайн, Гриша остался один на «Колосе», машина подготовлена к уборке, никаких проблем (до первой загонки, скажем прямо, потому что только первая загонка все скажет), но ведь помощник нужен, хочешь или не хочешь, вот и приходит к нему эта Верочка и играет глазами так, как только и умеют играть веселоярские девчата, а Грише нужны не эти глазки, а работа. Десять дней он только об этом и говорил Верочке, но вот вопрос из вопросов: слушала ли она его?

Может, для того чтобы сказать об этом, и пришла сегодня в сельский Совет?

— Садись, Верочка, — пригласил Гриша полуофициально.

— Я сяду, — покорно согласилась она.

— Как там наш комбайн?

— А я не знаю.

— То есть как не знаешь?

— А мне не интересно.

Тут Гриша возмутился.

— Что же тебе интересно? Меня забрали сюда, комбайн остался сиротой, ты там хозяйка, — и тебе все равно? Ты ведь сама можешь быть комбайнером! Вырастешь, станешь как Переверзева! Училась у самого Бескаравайного, имеешь свидетельство.

— Что мне это свидетельство? Я не могу без вас.

— Ну, ну, — сказал Гриша, — приучайся к самостоятельности.

— Вы не так меня поняли, — ангельским голосочком промолвила Вера.

— Не так понял? А как надо понимать?

— Я не могу сказать об этом устно, поэтому подготовила письмо.

— Письмо-о? Какое письмо?

— В трех экземплярах. И один из них я оставлю вам, а сама уйду и буду ждать…

Она в самом деле положила перед Гришей какую-то бумагу и тихонько исчезла.

Мы где-то там вспоминали о греках и их мифах и о неуклюжих попытках новейшей мификологии, но чего стоило все это рядом с листом бумаги, который появился на столе перед Гришей Левенцом, словно бы прилетев из каких-то неизведанных мифических миров. Газета о стозаботности, оставленная Ганной Афанасьевной с наилучшими намерениями, и этот листик от Верочки, которую, судя по всему, терзают сизо-черные черти. Но при чем здесь он? И почему он должен становиться жертвой всех страстей, стихий, недоразумений, бессмыслиц и недовольств? Еще вчера он был там, где родился и рос, на безбрежных просторах, под бескрайними небесами, на земле немереной, бескрайней, чувствовал себя безбрежным и свободным, как птицы и мечты, а сегодня сам себя запер в четырех стенах, заточился в глине, в штукатурке. Что такое штукатурка? Штука турка. Турок подсунул нашим строителям штуку и вышло: штука турка. Мало эти турки истязали мой народ, так еще и теперь должны страдать от их коварства.

Но тут Гриша спохватился, что такие неконтролируемые мысли могут привести к международным осложнениям, потому что Турция — мирное соседнее государство, которое… Ага, подумал Гриша, а что я знаю о политике соседних государств? На комбайне мог себе позволить роскошь незнания, а тут не имеешь такого права. Может, в письме Верочки есть ответы на эти вопросы, ведь Верочка — это молодежь, а будущее принадлежит молодым!