Изгнание ангелов - [61]

Глаза Валерии расширились от удивления. Лорен между тем продолжала:

– Я не знаю, кто здесь принимает решения, не знаю, кто за всем этим стоит, но я знаю, почему…

– Что вы хотели мне сказать?

– Вы не такая, как мы. Я это сразу же почувствовала. Чтобы защитить вас, мы ничего им не сказали, но рано или поздно они поймут это сами.

Лорен наклонилась к Валерии и взяла ее руки в свои:

– Мы, в отличие от обычных людей, наделены способностью ощущать, воспринимать часть невидимых сил, которые нас окружают. Мы – медиумы. Но вы не такая. Что-то происходит внутри вас, исходит от вас. Мы только ощущаем поток. Вы же – один из источников.

Валерия словно окаменела. Ей вспомнились слова, прочитанные в блокноте Дестрелей. Речь шла о потоке – некоем потоке, который может переходить из сознания одного человека к сознанию другого. Внезапно перед глазами встало искаженное болью лицо Петера, только что прошедшего процедуру по активации памяти о предыдущей жизни. Масса отрывочных сведений перемешалась у нее в голове. Оказывается, все, что она успела узнать после обнаружения часовни, является разрозненными кусочками пазла, и они со Штефаном и Петером – всего лишь недостающие его части.

– Вы взволнованы. Неужели вы этого не знали? – спросила Лорен.

– Нет. Я только…

Валерия запнулась и не смогла закончить фразу.

– Вам нужно поговорить об этом с Саймоном, – сказала Лорен. – Он самый опытный из нас. Если кто-то и сможет вам что-то объяснить, то только он.

– Где он?

– Идемте!

Глава 30

В течение многих часов Мортон сопротивлялся. До последнего он отказывался признать правду. Но Петер беспощадно напоминал ему, пересказывал секунду за секундой события, о которых мог знать только Гасснер.

Штефан молча сидел здесь же, скрытый в полумраке темной комнаты. Время от времени высокая фигура молодого голландца начинала двигаться по-другому, не так, как это обычно делал Петер. Штефан ловил себя на странном ощущении, что обвинительную речь перед генералом произносит человек, которого он совсем не знает. Петер ходил взад-вперед по комнате, размашисто жестикулируя в такт своим словам. Мортон из последних сил пытался ему противоречить. Каждый из них отстаивал свою правду. Петер дотошно воспроизводил события, происходившие за несколько часов до драмы, не опуская ни малейшей подробности.

Временами он становился похожим на сумасшедшего. Слезы волнения наворачивались на глаза, оживляя мгновения другой жизни, прошлой жизни. Генерал упорно все отрицал. Поначалу он старался аргументировать свои ответы, даже позволял себе некоторую иронию, но скоро ему только и осталось, что уцепиться за свои убеждения, ведь то, что он слышал от Петера, потрясало самые устои его мировоззрения. И вдруг, в одну секунду, ситуация изменилась.

Петер перестал метаться по комнате, словно лев в клетке. Тремя шагами приблизившись к Мортону, он вступил в световое пятно. Штефан испугался, что его товарищ, а вернее, человек, который сейчас жил в Петере, может совершить опрометчивый поступок. Он встал, готовый вмешаться в происходящее.

Петер встал на одно колено, чтобы их с генералом лица оказались на одном уровне. Генерал замер. Чтобы не смотреть в глаза молодому человеку, он отвернулся. Петер наклонился к нему близко-близко, чтобы прошептать слова, которые Мортону хотелось услышать меньше всего на свете.

До Штефана донеслось неясное бормотание: Петер говорил слишком тихо, и с такого расстояния услышать его слова не представлялось возможным. Загнанный в тупик, Мортон закрыл глаза. В это самое мгновение он сдался.

Его сразили не слова Петера и даже не выражение его глаз, а нечто более могущественное. Когда старый генерал смежил веки, отрезав себя тем самым от того, что предстало его взгляду, он моментально ощутил присутствие Фрэнка Гасснера. Это ощущение перевернуло его сознание, плотина здравого смысла прорвалась, крепостная стена убеждений, которую он строил в течение более чем двадцати лет, разлетелась на куски.

«Боже мой…» – дрожащим голосом проговорил он.

Теперь внушающий ужас патрон АНБ утратил весь свой лоск. Он как-то в одно мгновение постарел и сломался. Петер все так же находился рядом с ним. Голова его опустилась, на лице поблескивали капельки пота. Дышал голландец глубоко и ровно.

Штефан наблюдал со стороны, одновременно завороженный и испуганный сценой, разыгравшейся на его глазах. Петер встал и отступил в тень. Мортон какое-то время сидел, покачиваясь вперед-назад, потом он заговорил.

Чуть не плача, словно изгоняя из себя какую-то чуждую сущность, он рассказал им то, что никогда никому не рассказывал. Рассказал, как скрыл факт самоубийства Гасснера, как засекретил его людей, как конфисковал все его личные вещи. Говорил отрывисто, иногда не успевал закончить фразу – внезапно замолкал, словно осознавая всю глубину ее смысла. Перескакивал с темы на тему. Поток его слов тек непрерывно… Он облегчал совесть, он исповедовался.

Часто Мортон сам себя перебивал, возвращался назад, добавляя детали к уже сказанному. Наконец он подошел к финальной части своих воспоминаний.

Вскоре после того трагического вечера он-таки нашел время, чтобы изучить оставленные Гасснером в ангаре записи. И генерал понял, что подчиненный был прав. За одну ночь Гасснер собрал воедино основные части пазла. Открытия Дестрелей оказались сверхважными. И тогда Мортон решил в режиме строгой секретности снова открыть дело. Он по-тихому изъял все материалы, привезенные из дома Дестрелей, которые успел разобрать Гасснер. Благо, назначенные сверху следователи удовлетворились прочтением нескольких ничего не значащих страниц. Без ведома вышестоящих лиц Мортон собрал из доверенных людей небольшую группу, которая продолжила работать в этом направлении. Каждое новое достижение доказывало важность открытия Дестрелей. И Мортон употребил все свое влияние, чтобы поддержать проект. Не открывая истинных причин своей внезапной заинтересованности работами погибших ученых, он получил несколько весомых результатов в исследовании механизмов функционирования психики и памяти, которые помогли добиться выделения средств и получить повышение по службе. В тот период он и решил создать сверхсекретный исследовательский центр, в котором бы изучались выходящие за рамки обыденного способности человеческого мозга.