Избранные труды - [5]

Волженкин Б. В.

Доктор юридических наук, профессор Санкт-Петербургского государственного университета.

Учитель, ученый, гражданин (к 100-летию М. Д. Шаргородского)

С Михаилом Давидовичем Шаргородским судьба свела меня в далекие сороковые годы теперь уже прошлого века. Впрочем, выражение «судьба свела», по-видимому, не очень уместно, поскольку в те годы я был желторотым юнцом, пришедшим в Университет прямо со школьной скамьи, а Михаил Давидович, хотя ему было немногим более сорока лет, известным ученым, за плечами которого и нелегкие предвоенные годы, и Отечественная война, в которую ему довелось выполнять тяжкие во всех отношениях обязанности члена военного трибунала одного из воинских соединений.

В те годы, когда Михаил Давидович по праву занял в Университете место заведующего кафедрой уголовного права, он был подвижен, как ртуть, и если бы не обильная проседь в его пышной в то время шевелюре, его легко можно было бы принять за студента.

Хотя залпы Отечественной войны и отгремели, к первому послевоенному десятилетию с полным основанием можно отнести данную Давидом Самойловым характеристику сороковых годов как роковых. Не будем забывать, что именно на это десятилетие падает и «охота за ведьмами», выразившаяся в позорном постановлении о журналах «Звезда» и «Ленинград» и последовавшей вслед за этим разнузданной травле Ахматовой, Зощенко, многих других известных представителей творческой интеллигенции, и борьба с космополитизмом, которая прошлась по Университету железным катком, и «ленинградское дело», которое опять-таки обернулось для Университета невосполнимыми потерями, и «дело врачей», и многое другое, что отнюдь не прибавило чести нашему Отечеству и оставило рубец в сердцах и душах миллионов людей, которым довелось жить и работать в это страшное время. Таким незаурядным личностям, как Шаргородский с его неуемным общественным темпераментом, желанием занимать активные жизненные позиции, приходилось особенно нелегко. Без преувеличения можно утверждать, что они оказались между Сциллой и Харибдой. В отличие от юнцов, которых пьянил терпкий вкус победы, Шаргородский все видел и все понимал, а потому постоянно находился перед дилеммой: как сохранить чувство собственного достоинства, совестливость, способность к творчеству и, вместе с тем, как вести себя, чтобы не быть раздавленным чудовищной машиной подавления и террора, которая в любой момент могла обрушиться на каждого. По большей части ему это удавалось (не берусь судить, с помощью какого миноискателя), хотя «подрыв на мине», но, Слава Богу, в более поздний и менее опасный период, все же произошел.

В дискуссиях, которые, как это ни парадоксально, происходили в то время на факультете, да и в Университете довольно часто, Шаргородский занимал, насколько это было возможно, четкие гражданские позиции и выступал рука об руку с такими выдающимися учеными старшего поколения, как А. В. Венедиктов, С. И. Аскназий, Я. М. Магазинер, В. М. Догадов и другими. Могу засвидетельствовать, что мэтры, хотя и старше Шаргородского почти на двадцать лет, а то и более, испытывали к нему неизменное уважение и относились к нему с полным доверием. В известной мере Шаргородский, будучи членом партии и нередко входя в состав партийных комитетов, служил для них, в большинстве своем беспартийных, своего рода прикрытием. Шаргородский эту нелегкую миссию нередко с успехом выполнял. Это было далеко не просто, поскольку псевдоученых, которые с особым рвением искали идеологическую заразу, дабы лишний раз заявить о себе и выслужиться перед начальством, и на факультете, и в юридическом институте, где Шаргородский также преподавал, всегда хватало.

Особенно памятны нешуточные бои на почве борьбы с космополитизмом, а также дискуссия о пределах общих понятий в праве, навязанная научному сообществу блюстителями чистоты марксистско-ленинской методологии, которые на самом деле боролись за выживание, избрав для этого далеко не лучшие средства. Шаргородский во всех этих баталиях вел себя достойно – ни на кого не «катил бочки», признавал допущенные промахи и ошибки (без этого в то время обойтись было нельзя, иначе могли обвинить в неискренности перед партией), но делал это, давая понять, что действует в состоянии крайней необходимости, не унижая ни себя, ни других. Когда я слушал его выступления, нередко думал: какой он умница! По-видимому, то же испытывали и многие другие. А это значит, что его выступления достигали цели.

На втором курсе Михаил Давидович начал читать у нас лекции по Общей части уголовного права. Слушатели Шаргородского, очевидно, помнят, что он страдал дефектом речи, что сказывалось на ее артикуляции. Поэтому первую лекцию Михаила Давидовича я не очень-то воспринял, тем более что на факультете были и такие лекторы, которые заранее заученные ими фразы вбивали в головы студентов буквально, как гвозди. А это на вчерашних школяров, к числу которых относился и я, нередко производило впечатление. Но уже на второй лекции я был настолько поглощен ею, что начисто забыл о тональности подачи отдельных фраз. Истинным наслаждением было чувствовать себя сопричастным к напряженной работе мысли лектора, которая происходила на протяжении всей лекции. В забитой до отказа знаменитой 88-й аудитории, где Шаргородский читал лекции, стояла абсолютная тишина. Все мы, будь то безусый мальчишка или видавший виды фронтовик, жадно внимали каждому слову лектора, авторитет которого был незыблем. И притом Шаргородский был глубоко демократичен и доступен. К нему можно было запросто подойти, попросить разъяснить то, что осталось непонятным, а то и поспорить. Для общения с нами, студентами, которые не могли идти с ним ни в какое сравнение, он не жалел ни времени, ни сил.