Избранные труды по языкознанию - [19]

Чем глубже проникаем мы в древние эпохи, тем, естественно, заметнее сокращается масса материала, передаваемого от поколения к поколению. Зато мы сталкиваемся тут с другим феноменом, переносящим исследователя до известной степени в новую область. Исторически достоверные фигуры, чьи внешние жизненные обстоятельства известны, встречаются нам все реже, теряют отчетливость; их судьбы, даже их имена расплываются в неопределенности, и становится неясно, только ли ими создано то, что им приписывают, или одно имя объединяет творения многих. Личности как бы исчезают, переходя в разряд туманных образов. Таковы Орфей и Гомер в Греции, Ману, Вьяса, Вальмики в Индии и другие громкие имена древности. Но четкая индивидуальность стирается еще больше, если мы шагнем глубже в предысторию. Такую отточенную речь, как гомеровская, песенные волны должны, были вынашивать уже давно, на протяжении целых эпох, от которых нам не осталось никаких известий. Еще яснее это можно было бы пронаблюдать на первоначальной форме языков. Язык тесно переплетен с духовным развитием человечества и сопутствует ему на каждой ступени его локального прогресса или регресса, отражая в себе каждую стадию культуры. Но есть такая древность, в которой мы не видим на месте культуры ничего, кроме языка, и вместо того чтобы просто сопутствовать духовному развитию, он целиком замещает его. Конечно, язык возникает из таких глубин человеческой природы, что в нем никогда нельзя видеть намеренное произведение, создание народов. Ему присуще очевидное для нас, хотя и необъяснимое в своей сути самодеятельное начало (Selbstthatigkeit), и в этом плане он вовсе не продукт ничьей деятельности, а непроизвольная эманация духа, не создание народов, а доставшийся им в удел дар, их внутренняя судьба. Они пользуются им, сами не зная, как они его построили. И все же языки, по-видимому, всегда развиваются одновременно с расцветом народов — их носителей, сотканы из их духовной самобытности, накладывающей на языки некоторые ограничения. Когда мы говорим, что язык самодеятелен, самосоздан и божественно свободен, а языки скованы и зависимы от народов, которым принадлежат, то это не пустая игра слов. В самом деле, все частные языки стеснены определенными рамками В изначально свободном потоке речи и пения язык складывался в меру воодушевления, свободы и мощи совокупно действующих духовных сил. Это воодушевление должно было охватывать всех индивидов сразу, каждый здесь нуждался в поддержке других — ведь всякое вдохновение разгорается только в опоре на уверенность, что тебя понимают и чувствуют. Нам приоткрываются здесь, пусть крайне туманно и мерцающе, очертания той эпохи, когда индивиды растворены для нас в народной массе и единственным произведением интеллектуальной творческой силы предстает непосредственно сам язык.

4. При всяком обозрении всемирной истории выявляется какое- то движение вперед. Мы здесь тоже говорим о прогрессе. Но я вовсе не собираюсь постулировать некую систему целей или бесконечно продолжающегося совершенствования и встаю на совсем другой путь. Народы и индивиды, словно лесная поросль, вегетативно, наподобие растений, распространяются по лицу земли, наслаждаясь своим бытием в счастье и деятельности. Эта жизнь, частицы которой отмирают с каждым индивидом, безмятежно течет без заботы о последствиях для грядущих эпох. Исполняя предначертания природы, все живое проходит свой путь вплоть до последнего дыхания; отвечая целям всеупорядочивающей благости, каждое творение наслаждается жизнью и каждое новое поколение пробегает один и тот же круг радостного или скорбного существования, более успешной или менее удавшейся деятельности. Однако, где бы ни появился человек, он остается человеком: вступает в общение с себе подобными, учреждает институты, предписывает себе законы, а где это ему плохо удается, там пришельцы или переселяющиеся племена насаждают более совершенные достижения своих стран. С появлением человека закладываются и ростки нравственности, развивающиеся вместе с развитием его бытия. Это очеловечение, как мы замечаем, происходит с нарастающим успехом; больше того, отчасти сама

1 См. ниже §§ 9, 10, 35.

природа такого процесса, отчасти размах, какой им уже достигнут, таковы, что дальнейшее совершенствование уже едва ли можно существенно задержать.

И в культурном, и в нравственном развитии человечества скрыта несомненная планомерность; она обязательно обнаружится и в других областях, где она не так бросается в глаза. И все же нельзя постулировать ее априори, чтобы не отклоняться на ее поиски от прямого исследования фактов. Всего менее можно приписывать такую планомерность непосредственному предмету наших рассуждений. Проявление человеческой духовной силы в ее многоликом разнообразии не привязано к ходу времени и к накоплению материала. Насколько необъясним ее источник, настолько же непредсказуемо и действие, и высшие достижения здесь совсем не обязательно должны быть последними по времени возникновения. Поэтому, если мы хотим подглядеть за созидательной работой творящей природы, мы не должны навязывать ей тех или иных идей, а принимать ее такой, какою она себя являет. Создавая свои творения, она производит известное число форм, в которых находит себе воплощение то, что в каждом роде вещей созрело до совершенства и удовлетворяет полноте своей идеи. Нельзя спрашивать, почему форм не больше, почему они не другие; единственно уместным ответом на эти вопросы будет: да просто нет никаких других! В согласии с таким подходом, все, что живет в духовном и материальном мире, можно считать продуктом единой силы, лежащей в основании всего и развивающейся по неизвестным нам законам. В самом деле, если мы не хотим раз и навсегда отречься от поисков всякой связи между проявлениями человеческого бытия, то должны неустанно восходить к какой-то самостоятельной и исконной причине, которая сама по себе уже не оказывалась бы причинно обусловленной и преходящей. А такой путь самым естественным образом ведет нас к внутреннему свободно развивающемуся во всей своей полноте жизненному началу, причем его отдельные проявления еще не утрачивают своей связи из-за того, что их внешние формы предстают перед нами изолированными. Такой подход полностью отличен от телеологического, потому что ориентирует нас не на какую-то заранее назначенную цель человеческой истории, а на ее первопричину, которую мы признаем непостижимой. Но только так, по моему убеждению, и надо подходить к различию форм, создаваемых человеческой духовной силой, потому что — да позволят нам такое разграничение — если повседневные потребности человечества могут быть в достаточной мере удовлетворены за счет сил природы и как бы механического воспроизведения человеческих усилий, то рождение незаурядной индивидуальности в отдельных личностях и в народных массах, необъяснимое в свете одной лишь исторической преемственности, каждый раз снова и снова, причем внезапно и непредвиденно, вторгается в наблюдаемую цепь причин и следствий.