Избранные стихотворения - [16]

К островам прохладным, тенистым, где огромны дыни».

       Плакались шесть калек молчащей статуе,

              Нищие калеки.

«Чтоб эти лавки обернулись к тюльпанам на садовом ложе,

Чтоб мне костылем моим дать каждому купцу по роже,

Когда из цветка его лысая голова торчит, подлого этого и того тоже».

       Плакались шесть калек молчащей статуе,

              Нищие калеки.

«Чтоб дыра в небесах и чтоб Петр появился и Павел,

Чтоб святой удивлял наглеца -- гляди-ка, никак, дирижабль,

Чтоб всем попрошайкам одноногим он и второй ноги не оставил».

       Плакались шесть калек молчащей статуе,

              Нищие калеки.

* * *

И этот секрет открылся, как это случалось всегда,

Рассказ восхитительный вызрел, чтоб близкому другу: «О, да!»

В сквере над чашкою чая, ложечкой тонкой звеня:

«В омуте черти, милый, и дыма нет без огня.»

За трупом в резервуаре, за привиденьем в петле,

За леди, танцующей в зале, за всадником хмурым в седле,

За взглядом усталым, за вздохом, мигренью, прошедшей зараз,

Всегда сокрыта история, иная, чем видит глаз.

Ибо, вдруг, голос высокий запоет с монастырской стены,

Гравюры охотничьи в холле, запах кустов бузины.

Крокетные матчи летом, поцелуй и пожатье руки,

Всегда существуют секреты, интимные эти грехи.

КТО ЕСТЬ КТО

Листок бульварный вам все факты принесет:

Как бил его отец, и как он, дом покинув,

Сражался в юности, и то, что, в свой черед,

Великим сделало его, на подвиги подвигнув.

Как он охотился, рыбачил, открывал моря

К вершинам гор карабкался, боясь до тошноты.

Новейшие биографы его твердят не зря:

Любя, он пролил море слез, как, в общем, я и ты.

А та, кто изумляет критиков иных,

По ком он так вздыхал, свой дом не покидала,

В нем хлопоча чуть-чуть, хотя, вполне умело;

Могла еще свистеть и долго в даль глядела,

Копаясь днем в саду, и редко отвечала

На длинные послания его, но не хранила их.

* * *

О, что долину, взгляни, разбудило

       Будто то грома раскаты, раскаты?

Это солдаты в красных мундирах, милый,

       Это идут солдаты.

О, что там так ярко всю даль осветило,

       Я вижу ясно, это не просто, не просто?

Отблески солнца на ружьях их, милый,

       И легка их поступь.

О, сколько оружья, двум войскам б хватило,

       Зачем же им столько, сегодня, сегодня?

Да это ученья обычные, милый,

       Или же кара Господня.

О, что намерения их изменило,

       Уже миновали селенье, селенье?

Приказ получили иной они, милый,

       Ты — почему — на колени?

О, может приказано, чтоб поместили

       В больничке; им доктор поможет, поможет.

Но раненых, вроде, не видно там, милый,

       Да и коней стреножат.

О, старому пастору власть не простила

       За то, что с амвона грозит им, грозит им?

Но церковь они миновали милый,

       Не нанеся визита.

О, фермеру с рук до сих пор все сходи

       Кто ж им, лукавым, обижен, обижен?

Нет, мимо фермы бегут они, милый

       Все ближе и ближе.

О, где ж твои клятвы -- вдвоем, до могилы,

       Куда ты? Останься со мною, со мною,

Ну что ж, не сбылись обещания, милый,

       Мне время — расстаться с тобою.

О, у ворот уже сломан замок

       Что ж во дворе псы не лают, не лают?

По полу топот тяжелых сапог.

       И их глаза пылают.

БЛЮЗ РИМСКОЙ СТЕНЫ

Над вереском ветер. Сыч воет в лесу.

Вши под туникой и сопли в носу.

Дождь барабанит, дырявя мой шлем,

Я стражи на Стене, но не знаю зачем.

Туман подползает сюда из низин,

Подружка в Тангрее, я сплю один.

Аулус у дверей ее шляется гордо,

Противны манеры, тем более морда.

Пусть рыбе кадит христианин Пизон,

В молитвах его поцелуй невесом.

Кольцо, что дала, я отбросил — не нужно!

Хочу я подружку и плату за службу.

Когда б с одним глазом я был ветеран,

Я бил бы баклуши, плюя в океан.

МОНТЕНЬ

Из окна библиотеки мог видеть он

Кроткий пейзаж от грамматики в страхе.

И города, где лепет — принудителен,

И провинции — если заикаешься — кончишь на плахе.

Когда Реакция начнет народ мутить,

Не много же ей возьмет, надменной и бесполой,

Обильную страну вообще оставить голой,

Оружье Плоти дав, чтоб Книгу победить.

Столетью зрелому продлиться не дано,

       Когда благоразумной чернью правят бесы.

       И сладострастное дитя любовь зачать должно,

Сомненье сделав методом познанья,

Кокоток письма содержаньем мессы

БРЮССЕЛЬ ЗИМОЙ

Разматывая струны улиц, куда — бог весть,

минуя фонтан молчащий или замерзший портал,

город от тебя ускользает, он потерял

нечто, утверждавшее — «Я есть.»

Только бездомные знают — есть ли,

местность обычно к скромным добра,

несчастья их собирают вместе

и зима завораживает как Опера.

Ночью окна пылают в богатых домах, так

фермы горят, обращая окрестности в прах,

фраза наполнена смыслом, что твой фургон,

взгляд собеседника опережает твой — кто он?

И за пятьдесят франков купит право чужак

согреть этот бессердечный город в своих руках.

* * *

Хочешь милого увидеть,

И не выть в тоске?

Вот он в сумраке с борзыми,

Сокол на руке.

Не подкупишь птиц на ветке

Чтоб молчали. Прочь

Не прогонишь солнце, зыркнув,

Чтоб настала ночь.

Ночь беззвездна для скитальцев,

Ветер зол зимой.

Ты беги, посеяв ужас

Всюду пред собой.

Мчись, пока не станет слышен

Плач извечный волн.

Выпей океан бездонный.

Ох, и горек он.

Там, в обломках корабельных,