Избранные стихотворения и проза - [69]

Уитману были известны некоторые произведения Толстого. «В нём далеко не всё привлекает меня, — говорил он Горэсу Тробелу. — Многое даже отталкивает, например, его аскетизм. И всё же он — огромный человек, и путь его — верный путь».

Уитман и Маяковский

В истории русского символизма поэзия Уолта Уитмана сыграла весьма незначительную роль. Уолт Уитман не вошёл в ту плеяду западноевропейских и американских писателей, под воздействием которой «на рубеже двух столетий» находился русский символизм. Его нет среди таких первоначальных вдохновителей символистского искусства в России, как Эдгар По, Малларме, Ницше, Ибсен, Метерлинк, Эмиль Верхарн, Беклин, Бердсли и многие другие. Бальмонт начал писать о нём и переводить его слишком поздно, когда символизм вступал уже в пору упадка. Характерно, что ни в творчестве самого Бальмонта, ни в творчестве других символистов стиль и тематика Уитмана не отразились никак.

Другое дело — русский футуризм. Хотя в своих манифестах представители этого течения нигде не объявляли себя уитманистами, их писания, особенно в первый период их деятельности, носят явный отпечаток поэтики Уитмана.

Велемир Хлебников в начале своего литературного поприща находился под сильным влиянием американского «барда».

По словам Д. Козлова, поэт «очень любил слушать Уитмана по-английски, хотя и не вполне понимал английский язык»[77].

Поэма Хлебникова «Сад», помещённая в первом «Садке Судей» (1910), кажется типическим произведением автора «Листьев травы» в напоминает, главным образом, тот отрывок из «Песни о себе», который начинается словами: «Пространство и время» (раздел 33).

Уитман:

Где пантера снуёт над головою по сучьям, где охотника бешено

бодает олень,

Где гремучая змея нежит под солнцем свою вялую длину на скале,

где выдра глотает рыбу,

Где алигатор спит у канала, весь в затверделых прыщах,

Где рыщет чёрный медведь в поисках корней или мёда, где бобр

стучит по болоту веслообразным хвостом…

Хлебников:

Сад, Сад, где взгляд зверя больше значит,

чем груды прочтённых книг.

Сад,

Где орёл жалуется на что-то, как усталый жаловаться ребёнок…

Где чёрный тюлень скачет по полу, опираясь на длинные

ласты, с движениями человека, завязанного в мешок,

и подобный чугунному памятнику, вдруг нашедшему

в себе приступы неудержимого веселья…

Где утки одной породы подымают единодушный крик после

короткого дождя, точно служа благодарственный молебен

утиному — имеет ли оно ноги и клюв! — божеству.

Где толстый, блестящий морж машет, как усталая красавица,

скользкой чёрной веерообразной ногой и потом прыгает

снова на помост, на его жирном, грузном теле показывается

с колючей щетиной и гладким лбом голова Ницше.

Не только структура стиха, но и многие мысли «Сада» заимствованы Хлебниковым у автора «Листьев травы». Например, мысль о том, что «взгляд зверя больше значит, чем груды прочтённых книг», многократно повторялась в стихотворениях Уитмана. (Тем не менее необходимо признать, что образность «Сада» — чисто хлебниковская, выходящая за пределы поэтики Уитмана.)

В предисловии к сборнику стихотворений Велемира Хлебникова редактор книги Н. Л. Степанов указывает, что «языческое восприятие природы родственно пантеизму поэта американской демократии Уитмана, которого чрезвычайно высоко ценил Хлебников»[78].

Всю группу так называемых кубофутуристов сближала с Уитманом ненависть к общепринятой тривиальной эстетике, тяготение к «грубой», «неприглаженной» форме стиха.

Московский «лучист» Михаил Ларионов, проповедуя в «Ослином хвосте» свои взгляды, ссылался на Уолта Уитмана как на союзника и пространно цитировал его стихи о подрывателях основ и «первоздателях»[79].

В петербургском эгофутуризме наблюдается такой же культ Уолта Уитмана. Там появился рьяный уитманист Иван Оредеж, который старательно пародировал «Листья травы»:

Я создал вселенные, я создал мириады вселенных,

ибо они во мне,

Жёлтые с синими жилками груди старухи прекрасны,

как сосцы юной девушки,

О, дай поцеловать мне тёмные зрачки твои, усталая

ломовая лошадь…[80]

и т. д.

Это почти подстрочник, и о другой поэме того же писателя, помещённой в альманахе «Оранжевая урна», Валерий Брюсов воскликнул:

«Что же такое эти стихи, как не пересказ „своими словами“ одном из поэм Уолта Уитмана?»[81]

Как известно, в начале своей литературной работы под влиянием «Листьев травы» находился и Владимир Маяковский. Ему в то время весьма импонировала роль Уитмана в истории всемирной поэзии как разрушителя старозаветных литературных традиций, проклинаемого «многоголовою вошью» мещанства. Уолт Уитман был дорог ему как предтеча.

Из стихов Уолта Уитмана, которые я прочитал Маяковскому в 1913 г. (в неизданных моих переводах), он выделил, главным образом, те, которые были наиболее близки к его собственной тогдашней поэтике:

Под Ниагарой, что, падая, лежит, как вуаль у меня на лице…

Запах пота у меня подмышками ароматнее всякой молитвы.

Я весь не вмещаюсь между башмаками и шляпой.

Мне не нужно, чтобы звёзды спустились ниже.

Они и там хороши, где сейчас…

Страшное, яркое солнце, как быстро ты убило бы меня.

Если б во мне самом не всходило такое же солнце.

Зимою 1914 г., встретившись со мной в Ленинграде, он опять заговорил об Уолте Уитмане и стал деловито расспрашивать меня об его биографии. Было похоже, что он примеряет его биографию к своей: