Избранные стихотворения и проза - [59]
Но, закрыв глаза на это поверхностное, внешнее впечатление и сурово отвергнув его, всмотримся в то единственное, что имеет значение, всмотримся в Человеческую Личность. Внимательно изучая её, мы задаём вопрос: существуют ли на самом деле мужчины, достойные этого имени? Существуют ли атлеты? Где совершенные женщины, которые были бы подстать нашим материальным роскошествам? Окружает ли нас атмосфера прекрасных нравов, прекрасного быта? Где милые юноши и величавые старцы? Есть ли у нас искусства, достойные нашей свободы и наших народных богатств? Существует ли культура нравственная и религиозная, единственное оправдание большой материальной культуры? Признайтесь, что для строгого глаза, смотрящего на человечество сквозь нравственный микроскоп, все эти города, кишащие ничтожными гротесками, калеками, призраками, бессмысленно кривляющимися шутами, представляются какой-то выжженной, гладкой Сахарой. В лавке, на улице, в церкви, в театре, в пивной, в канцелярии — всюду легкомыслие, пошлость, гнусное лукавство, предательство, всюду фатоватая, хилая, чванная, преждевременно созревшая юность, всюду чрезмерная похоть, нездоровые тела, мужские и женские, подкрашенные, подмалёванные, в шиньонах, грязный цвет лица, испорченная кровь, способность к материнству прекращается или уже прекратилась, вульгарные понятия о красоте, дурные манеры или, вернее, полное отсутствие манер, какого, пожалуй, не найти во всём мире.
Чтобы снова вдохнуть в этот плачевный порядок вещей здоровую и героическую жизнь, нужна новая литература, способная не только отражать или копировать внешность, не только угождать, как проститутка, тому, что называется вкусом, не только забавлять для пустого препровождения времени, не только прославлять лишь изысканное, стародавнее, изящное, не только выставлять напоказ свою умелую технику, ловкую грамматику, ритмику, нужна литература, изображающая то, что под спудом, проникнутая религией, идущая в ногу с наукой, властно и умело справляющаяся со стихиями и силами жизни, способная дать уроки и нужную тренировку мужчинам и — что важнее, ценнее всего — освободить женщину из этих невероятных клещей глупости, модных тряпок, худосочного опустошения души, нужна литература, могущая создать для Штатов сильное, прекрасное племя Матерей…
Наша политическая демократия есть основание будущей литературы, будущего творчества. Посмотрим же беглым задушевным взглядом, в чём заключается её естество и как она возникла. Конечно, мы скоро увидим, что эта идея находится в постоянном разладе с другой — с идеей индивидуализма, обособленной личности. Но ведь только благодаря демократии, когда она могуча и цветуща, бывает обеспечен простор для отдельной личности, для индивидуализма. Демократия и личность — два противоположных явления, но мы должны согласовать, примирить их.
Демократия понемногу вытесняет прежнюю церковную схоластическую веру в необходимость абсолютной династической власти как единственного оплота против хаоса, преступления и невежества; конечная её цель заключается в том, чтобы, не обращая внимания ни на какие отклонения в сторону, ни на какие насмешки, нападки и неудачи, доказать путём практического воплощения в жизни, теорию о человеческой личности, утверждающую, что воспитанный в духе истинной свободы человек не только может, но должен стать единственным законом для себя самого, укрепляя власть над собой и по отношению к другим индивидам в государстве. Конечно, и прочие системы были в своё время нужны и полезны, но в настоящее время одна только эта система является достойной того, чтобы осуществлять её, исходить из неё при там порядке вещей, который существует теперь в нашем цивилизованном мире.
Народ! Он, как наша большая земля, при обычном упоминании, кажется полным грубых противоречий и, при общем взгляде на него, стоит вечной загадкой и вечным оскорблением для мало-мальски образованных классов. Только редкий космический ум художника, озарённый Бесконечностью, может постичь многообразные, океанические свойства Народа, а вкус, образованность и (так называемая) культура всегда были и будут его врагами.
Ярко были позолочены самые гнусные преступления и свинские мерзости феодального и династического мира в Европе, представители которого — короли и принцессы и двор — были так изящно одеты и блистали такой красивой наружностью. А Народ был неграмотен, грязен, и грехи его были тощи и грубы.
Литература, в сущности, никогда не признавала Народа и, что бы ни говорили, не признаёт его сейчас. До сих пор она, говоря вообще, стремилась только к тому, чтобы создать наиболее сварливых, ни во что не верящих людей. Кажется, будто существует какая-то вечная взаимная вражда между жизнью литературы и грубым сильным духом демократий. Правда, позднейшей литературе не чуждо милостивое, благосклонное отношение к Народу, но даже у нас редко встречается должная научная оценка и уважительное понимание скрытых в нем безмерных богатств и громадности его сил и способностей, присущих ему художественных контрастов света и тени. В Америке с этим соединяется — в минуты опасности — полная вера в себя, в своё счастье и величавый исторический размах — во время войны или мира, — какого не найдёшь во всём свете, не найдёшь у хвалёных книжных героев и у людей хорошего тона, во всех летописях человечества.
