Избранные стихи - [2]

из «Коктебельских стихов»

Бухта забыла о жизни. Как полно и пусто!

Вытерты ветрами горных расщелин плащи.

Здесь остывает сует непоседливых усталь, –

Здесь и камней у вечерней воды не ищи.

Крепость молчанья от века холмы образуют.

Искрятся слюдами оползни пепельных лав.

Скинешь одежды, — одни лишь одежды связуют

Цельность твоих первобытных раскованных прав.

Даже и слово на воздух ложится как бремя,

Сумрачный ветер аканфом*) сухим шелестит.

Похолодели пески, и теряется время, –

Ты не заметил, что лунным потоком залит.

Коктебель

У самых скал, отвесных и суровых,

Едва заметная скользит ладья.

В утёсах тайный смысл читаю я, –

Но взором не достичь вершин терновых.

Мрак нам идёт навстречу. Бухт лиловых

Волнуются пустынные края:

Нечеловеческого бытия

Покой в их озареньях вечно-новых.

Мы нашим криком, брошенным с зыбей,

Вспугнули крылья диких голубей,

Смутили речью ночь береговую…

В той трещине, сквозь кварц и сардоникс

Вы видите мерцанье? — это Стикс…

О повернём назад ладью живую!..

из «Феодосийских сонетов»

Немолодой мне женщиной предстала.

Ты в доме родовом своём таишь

Страстей и крови каменную тишь.

Состарилась от них, но не устала.

Давно сошла достойно с пьедестала

И вдовствующая теперь молчишь.

Но в складке губ невольно различишь

Величье дней, когда и ты блистала.

Ты царственно отцом наречена.

Пусть летопись твоя помрачена

И о тебе безмолвствуют витии.

Но у фонтана из-за тощих плеч

С кувшинами, мне греческая речь

Доносит знойный ветер Византии.

А иногда предстанешь сердцу ты

А иногда предстанешь сердцу ты

Четырнадцатилетней, полной страсти,

Но сдержанной, уж знающей отчасти

Жизнь, терпкую, как и твои черты.

Тогда к тебе безумствуют мечты,

И силы нет бороться против власти

Суровых рук, без золотых запястий,

И строгих глаз — их умной черноты.

И ты сама не знаешь, как смесила

Мне чувства все младенческая сила,

Как сладостно разбить влюблённый стих

Об твой разгорячённый, нежный камень,

Рассыпать жарко пепел свой и пламень

На ласковую грудь холмов твоих.

из цикла «Из записной книжки»

В этот край, на место общей встречи,

В этот край, на место общей встречи,

Византиец бледный подплывал;

К северной приспособляясь речи,

На привале готском торговал.

До сих пор в селениях суровых

Вдруг чернёных перстней бирюза

Обернётся близ ворот тесовых

В голубые готские глаза.

Уж не здесь ли около кургана,

Выходя из каменных хором,

Пели девы месть за Шарукана,

Киевским звенели серебром?

И во мне, забывшем их напевы,

Теплится та древняя весна;

У меня — наследье готской девы

Прибалтийских глаз голубизна.

Золотой Будда

Пальцы правой руки упокоились в левой ладони;

Вверх пятою ступни прикасаются к бронзе колен.

Я принёс бы цветов, я изжёг бы ему благовоний,

Но не нужен ему ни жасмина, ни ладана тлен.

Выраженье лица — словно долго страдавшее тело

Облегчение чувствует; он осторожно следит

За мгновеньями, зная, что боль навсегда отлетела,

Что теперь бестревожно он веки веков просидит.

Он избавлен от мира. Сама Безысходная вечность

Не нарушит покоя, — обрёл он предел тишины.

И при чём здесь божественность духа? При чём человечность?

И живёт, и не мыслит; к нему не слетают и сны.

Только отдых от мук: от корысти, от злости, от хвори,

Многолюдства и голода. Бронзовый лотос плывёт.

Розовеют зубцы отрешённых тибетских нагорий.

Кто живёт, тот страдает. Блаженствующий не живёт.

Конец Давида

Псалмопевец кончался. Молчали врачи,

И волхвы, и придворная клика.

Созерцали, как поздние гаснут лучи

На снегах помертвевшего лика.

И решили: чтоб юная дева пришла

И нагая к Давиду прильнула,

И ему прикасаньем живого тепла

Холодевшую кровь всколыхнула.

И решенью покорна пришла красота

И нагая со старцем лежала,

И ему в говорившие с Богом уста

Непорочным дыханьем дышала.

И не мог он постигнуть, душа или плоть

С ним была в полноте совершенства, –

Лишь сказал, умирая: «Велик же Господь,

Смерть мою превративший в блаженство!»

Анне Ахматовой

Я плыл Эгейским морем. Вдалеке

Зарозовел у берегов азийских

Мусический и грешный остров Сафо.

Кто ей внимал? Пять-десять учениц;

Немногим боле — граждан Милитенских.

Пределом песен пенный был прибой.

Различны судьбы: ныне вся земля,

Многоравнинна, многоокеанна,

Лелеет имя сладостное — Анна.

Мне радостно, что в годы личных бед

И горестей я мог вам предоставить

Недели тишины в моих Старках,

Отторгнутых потом по воле века.

Лета стояли знойные, но дом

Бывал прохладен и прохладен сад.

На каменной террасе, окаймлённой

Чугунными решётками, случалось,

Мы накрывали вместе чайный стол, –

Я снимок берегу, где профиль ваш

Соседствует с семейным самоваром.

Я вам носил подушки на гамак, –

Читали вы подолгу, и никто

Смутить не смел уединенья гостьи.

Мы в сумерках бродили вдоль реки,

Беседуя о всяческом. Я знал,

Что под руку иду с самою Музой.

Вы едете — о том шумит молва –

В Италию принять дары признанья, –

Уже давно там лавры заждались.

Когда венчал Петрарку вечный Рим,

То честь была взаимная обоим.

из цикла «Дома»

Постный рынок

Между кровель и труб одинокий Василий Блаженный

В стаях мартовских птиц, в тишине предвечерних снежинок

И, как был до Петра, на реке, под стеною смиренной

Постный торг, православный, с татарской сумятицей, рынок.

Смесь полозьев и дуг, рукавиц, и прилавков и лавок;

Конь косматый жуёт, по глаза в мешковине с овсом;