Как радостно брести чужим средь мириад.
Чужим... Твоя душа всезряща и незрима:
В ней мечутся моря, в ней зарева горят.
Им не видать ни волн, ни светочей, ни дыма.
Среди людей ты друг, приветливый ко всем,
Ты с ними - но не там. Не ты, а словно брат твой.
Ты внемлешь им - и глух: беседуешь - и нем.
Твой дух - в чертоге див, чей вход заказан Клятвой.
Набор истертых слов - твой щит и твой доспех,
И маска мук твоих - веселый легкий смех,
Затем что боль твоя, как девушка, стыдлива.
Что проклял, что простил - таишь ты ото всех;
И если ждал ты роз, но дань тебе – крапива.
Ты улыбаешься любезно и лениво.
II.
(Вольный перевод)
Был мне зов, полный жалости, гнева и боли,
Как набатная медь:
«Трус! Дано тебе пламя, но не дано воли
Запылать и сгореть.
Твое сердце и мысль и душа - словно хлопья
Без ствола и ядра.
Твоя жизнь - не твоя, и работа - холопья,
И весь мир твой - игра.
Уходи, человек, от усадьбы и стада
И пшеничных полос;
Уходи без дороги, и шапки не надо,
Так, оборван и бос.
Бог накормит, как ворона, волка и вора.
Спи на кочке степной.
Голь бездомная лучше замка и забора
И уюта с женой.
И скитайся. Иди! Пусть как топи – проселки,
И шипы - как ножи:
Ты бреди, рассыпая по людям осколки
Огнетворной души.
Бросят камень - прими; не проси лишь о хлебе,
И платить не вели.
Так познаешь ты силу и Господа в небе,
И покой на Земли».
Смолк. И мрак мой расторгся, как громом расколот:
Дивный свет предо мной.
И великий, бездонный, безжалостный холод
На стезе ледяной...
1932
Перевод - Джордж Гордон Байрон "Разорение Иерусалима Титом "
С холма, где путники прощаются с Сионом,
Я видел край родной в его последний час:
Пылал он, отданный свирепым легионам,
И зарево его охватывало нас.
И я искал наш Храм, искал свой бедный дом,
Но видел лишь огня клокочущее море...
Я на руки свои в отчаянье немом,
Взглянул: они в цепях, — и мщенья нет! О, горе!
Ах! С этого холма, бывало, я глядел
На город в этот час: уж мрак над ним клубился,
И только Храм еще в лучах зари горел,
И розовый туман на высях гор светился.
И вот я там же был и в тот последний час;
Но не манил меня заката блеск пурпурный.
Я ждал, чтоб Господь во гневе ополчась
Ударил молнией и вихрь послал свой бурный...
Но нет... в твой Храм святой, где Ты, Господь, царил,
Не сядут, не войдут языческие боги!
Твой зримый Храм упал, но в сердце сохранил
Навеки твой народ, Господь, Тебе чертоги!
1904 г.
Мадригал (из письма жене Анне в день «серебряной свадьбы»)
"Стихи - другим", вы мне сказали раз,
"а для меня и вдохновенье немо?"
Но, может быть, вся жизнь моя - поэма,
И каждый лист в ней говорит о вас.
Когда-нибудь - за миг до той зари,
Когда Господь пришлет за мной коляску,
И я на лбу почую божью ласку
И зов в ушах - "Я жду тебя, умри", -
Я допишу, за час до переправы,
Поэмы той последние октавы.
В ней много будет глав. Иной главы
Вам мрачными покажутся страницы:
Глухая ночь, без звезд, - одни зарницы…
Но каждая зарница - это вы.
И будет там страница - вся в сирени,
вся в трепете предутренней травы,
в игре лучей с росой: но свет, и тени,
и каждая росинка - это вы.
И будет там вся боль моих страданий,
все родины, все десять языков,
шуршание знамен и женских тканей,
блеск эполет и грязь тюремной рвани,
народный плеск и гомон кабаков:
мой псевдоним и жизнь моя - качели…
Но не забудь: куда б ни залетели,
Качелям путь - вокруг одной черты;
И ось моих метаний - вечно ты.
Да, много струн моя сменила скрипка.
Играл на ней то звонко я то хрипко, -
и гимн, и джаз; играл у алтарей,
и по дворам, и просто так без толку…
Но струны все мне свил Господь из шелку
Твоих русалочьих кудрей.
1932
