Избранные работы - [28]

а) Среди богословов всех конфессий и деноминаций растет озабоченность тем, что учение о Троице перестало быть значимым для жизни обычных христиан: молитва, благочестие, духовность и т. д. кажутся совершенно не затрагиваемыми этим учением для большинства христиан. Если спросить обычного мирянина, есть ли для него разница в том, обращены его молитвы к Святой Троице или, например, только ко Христу, то возникнет путаница, волнение, если попросту не прозвучит в ответ короткое " никакой разницы». Если перейти на уровень богословов, то можно наблюдать похожую ситуацию. Было время в Древней Церквиви, когда для всех было бесспорно, что евхаристические молитвы (евхаристическая анафора или канон) обращены только к Отцу, тогда как в других службах, за пределами Евхаристии, молитвы будут обращены к Сыну или Святому Духу[169]. Этим литургическим различиям придавалось очень глубокое значение, к чему мы позднее вернемся[170]. Сегодня мало кто даже заметит эти различия. Многие , если не все православные епи скопы и священники удивляются, когда я указываю им на то, что они не должны обращаться во время евхаристической анафоры к иконе Христа, поскольку эта молитва адресована Отцу. Они отвечают:«Какая разница?», или «Это второстепенные детали», или «Бог един, и Христос имеет в себе полноту Божества». Это отсутствие даже подозрения, что в различии Лиц есть четкая определенность, которая не должна затемняться единством Божества, характеризует нерелевантность тринитарного богословия для литургии Церкви[171].

Похожие явления наблюдаются и в сфере благочестия и мистики . Существует тенденция к мистицизму у многих христиан , которые или обращают свою душу либо к установлению личных отношений с Иисусом, в особенности с его человеческой природой — разновидность Хри–сто–монистического благочестия[172] ^— или же, например, вовлекают свою душу в своего рода погружение в само существо Божества, т. е. своеобразное растворение самости в любви к Божественному[173]. В обоих случаях Троица несущественна. Можно быть «духовным» христианином, даже не задумываясь об этом.

б) Возрастает необходимость соотнести тринитарную модель бытия с| человеческой

личностью. В этом отношении сделано чрезвычайно мало, если вообще хоть что–нибудь

сделано. При этом само понятие личность является привычным в социологии[174] и

положительным идеалом гуманизма, как религиозного, так и атеистического. Без

исследования учения о Троице мы не можем соотнести богословие с глубинными

экзистенциальными нуждами человека. Христианская вера, как мне, по крайней мере,

представляется, лишается какой–либо экзистенциальной важности для человека без учения о

Троице.

в) Существует безотлагательная потребность для экуменизма повернуться лицом к проблеме

Троицы в двух аспектах:

1. В связи с вопросом о единстве Церкви становится все более и более очевидным, что большинство трудностей в сфере экклезиологии · привязаны к тому, какое место мы отводим пневматологии в нашем взгляде на Церковь, ее структуры и пастырское служение[175]. Тщательный анализ, например, экклезиологии II Ватиканского Собора откроет нам, что экклезиология строится все еще главным образом на одном только Христологическом материале; и только потом в эту структуру привлекается Св. Дух, чтобы ее оживить. В результате исторический епископат или его преемственность получают приоритет перед общинностью или общением, что является особенностью действия Св. Духа. До тех пор, пока пневматология не станет конститутивной и для самой Христологии и поэтому для экклезиологии, не будет никакого реального про движения в деле единства Церкви — не только в аспекте взаимоотношений Восток–Запад, но и в отношении проблем, перед которыми стоит один Запад (например, дилектика установления и события, клерикализма и роли мирян и т. д.)

2. На уровне диалога с другими верованиями, который быстро оккупирует повестку дня и Всемирного Совета Церквей, и Понтификального Совета Ватикана по содействию Единству Христиан, проблема Троицы необходимо становится центральной. Это особенно очевидно в связи с так называемыми монотеистическими религиями, в особенности иудаизмом и исламом, которые не просто бросают вызов христианам в этом вопросе, но — и это гораздо важнее — заставляют переосмыслить их собственный взгляд на монотеизм. Другими словами, решающим вопросом для самих христиан сегодня является такой:«Что они имеют в виду под «Единым Богом»? Что делает Бога единым? Сегодня этот вопрос не может ставиться так же, как во времена Древней Церкви. И все же по существу это будет все та же дилемма, пред лицом которой нам вскоре придется встать: означает ли единство Бога Его единичность в объективированно арифметическом смысле, или единство понимается как форма соотносительной целостности? Существуют ли такие вещи, как соотносительная субстанция, соотносительное единство и т. д.? Как мы можем избегать этих вопросов, имея дело с монотеистическими религиями как христиане?

Наконец, в связи с этим диалогом с другими мировыми религиями христианам придется столкнуться вновь с вопросом, поднятым Карлом Бартом, а именно: является ли христианство религией? Можем ли мы говорить о Боге отдельно от Отца, т. е. отдельно от соотносительной категории? Можем ли мы обойти Отцовство Бога, или мы должны обязательно отождествлять Его с этой категорией, соотносительной по определению?