Избранные работы - [39]

Приложение. Задача эстетики и философии религии

§ 35. Задача и принцип эстетики

Природа и нравственный мир – то, что есть, и то, что должно быть, – обнимают, по-видимому, собою все, что может быть предметом человеческого познания. И тем не менее лишь за их пределами лежит царство прекрасных образов (искусство), претендующее на особую истинность, не имеющую ничего общего ни с действительностью природы, ни с общеобязательностью требования, обращенного к воле. Искусство утверждает истину особого рода и наряду с теми двумя мирами построяет свой собственный мир. Но и этот способ построения при всей свободе, которую он обнаруживает по отношению к законам природы и нравственного мира, является строго закономерным и тем самым образует предмет особого рода познания. Этот особый род познания требует поэтому также понимания его внутренней связи с познанием теоретическим и практическим, каковое понимание возможно лишь через выяснение связи всех этих существенно различных родов познания в последнем законе сознания. Отсюда вытекает задача философской эстетики, которая должна поэтому иметь дело не прямо с художественным построением, но с основой познания художественного построения и особенно должна установить, каким образом этот способ полагания объекта относится к теоретическому и этическому способам его построения и как он связан с ними в последнем единстве. Эту последнюю связь (согласно результатам эстетических исследований Канта и Шиллера) следует признать в том, что в то время, как в действительности человеческого существования всегда остается пропасть между интеллектом и волей, опытом и идеей, естественным миром и высшим нравственным миром, искусство осуществляет по крайней мере идеальное соединение их, представляя существующее как должное и должное – как существующее. Выполнить это оно, конечно, может только фиктивно; в этом смысле всякое искусство есть поэзия, а не истина, т. е. не теоретическая, не практическая истина; и тем не менее искусству присуща та последняя, даже высшая истинность, согласно которой основная закономерность построения природы, с одной стороны, и закономерность нравственного построения – с другой все же указывают на некоторое последнее единство, к которому они в равной мере стремятся и которое является их общей последней целью. Глубочайшее действие искусства основывается, таким образом, на идеальном предвосхищении единства природы и нравственности, бытия и долженствования – единства, хотя мыслимого само по себе и требуемого, но еще не достигнутого и даже недостижимого в эмпирической действительности. И тем не менее именно через это идеальное предвосхищение эстетическое сознание оказывается в состоянии проникнуть в области интеллекта и воли во всей их широте и всецело усвоить их себе. Во всякой жизненно постигнутой истине и благе по крайней мере наивное сознание, не замечая еще скрытого там конфликта, может созерцать прекрасное (прекрасное природы, нравственно прекрасное). Утонченное сознание, легко постигающее всякий такой конфликт, без сомнения, теряет способность к этому широкому и открытому восприятию эстетического, и вместе с тем слабеет тогда и сила собственного свободного построения прекрасного, которое само по себе неразрывно связано с силой эстетического чувства и является ее верным показателем. Только на известной высоте интеллектуального и нравственного развития, где конфликт действительно внутренне преодолен согласно идее, эстетическое построение может вновь окрепнуть во всей своей силе и, таким образом, впервые осуществить наивысшее в области прекрасного.

§ 36. Религия в ее отношении к науке, нравственности и искусству

В сравнении с тремя основными способами объективного построения – наукой, нравственностью и искусством – религия не имеет значения четвертого особого способа построения и, следовательно, познания.

Она, напротив, пользуется всеми тремя названными способами, стремясь сразу и возвыситься над ними и подчинить их себе. Вследствие этого она вступает с ними в постоянный резкий конфликт, который грозит снова разрушить единство человеческого сознания. Первым условием для разрешения этого конфликта является убеждение, что религия не извне, не из какого-то надземного мира снизошла к человечеству, но что, подобно трем названным основным видам человеческой культуры, и она произошла из собственного сознания человека. Однако она не является, подобно тем трем видам культуры, одним из основных направлений объективирования, а имеет свой источник в чистой субъективности чувства. В последнем мы познаем всеобъемлющую первоначальную форму сознания, предваряющую всякое определенное построение объектов и лежащую в его основе. Оно открывает нам самую основную внутреннюю сторону душевной жизни, тогда как познание, воля и художественная фантазия представляют собой только способы выражения и доступного для понимания изложения того, что живет в глубине нашего сознания. Но именно вследствие своего характера субъективной первоначальности, непосредственности и универсальности чувство сопровождает также и все упомянутые объективные построения вплоть до самых высших их проявлений. Оно стремится найти себе в них выражение и, однако, всегда перерастает их; его бесконечное содержание не может быть вполне выражено в этих построениях. Так возникает противоположность и соревнование между более ясными построениями сознания в науке, нравственности и искусстве и теми бесформенными глубинами души, которые лежат в основе всех этих построений, но не исчерпываются ими ни на одной из стадий их развития. Стремление к трансцендентности, имеющее свои глубочайшие корни в религии, объясняется в конце концов из этого присущего бесконечному и бесформенному чувству притязания на универсальность, вследствие которого чувство не может подчиниться определенным границам и нормам нашего человеческого конечного познания, нашей воли и нашего художественного творчества, но в своей чрезмерной непосредственности стремится встать в прямое отношение к бесконечному, сверхчеловеческому («божественному»). Но если даже отнять у чувства притязание на трансцендентность, за ним все-таки останется для развития человека то громадное значение, что оно оживотворяет одинаково глубоким проникновением все указанные выше виды объективных построений, наполняет их своей теплотой и непосредственностью, ставя через это в теснейшую взаимную связь различные области человеческого творчества, и является, таким образом, тем началом, которое жизненно поддерживает неразрушимое единство, индивидуальность человеческого существа. Но, главное, оно делает внутренно близким человеку, – притом в определенной внешней и внутренней обстановке его жизни, – бесконечное требование нравственного закона и этим оживляет надежду на реализацию нравственной идеи, на всепобеждающую силу добра в мире и за его пределами, в сердцах людей и над ними. Так остается неприкосновенным все, что только когда-либо возникало в религии как заимствованное из существенного содержания чувства и особенно из нравственной силы, что до сих пор главным образом благодаря ей сохранило свое жизненное значение для человечества и что останется в ней ценным даже в том случае, если будет отброшено трансцендентное притязание ее догмы, а религиозное представление, с одной стороны, будет понято как чистая идея, с другой – низведено на степень художественного символа, другими словами, если религия останется замкнутой в границах человеческого и не будет более стремиться их перейти.