Избранные произведения в одном томе - [308]

— Вашему отцу, наверное, лучше не знать, — продолжал Стар. — Может, выдадим коммуниста за какого-нибудь болгарского музыканта?

— Не волнуйтесь, они давно уже одеваются как все, — заверила я его.

С организацией встречи пришлось потрудиться. Переговоры Стара с гильдией сценаристов, тянувшиеся больше года, к этому времени зашли в тупик; наверное, от Стара ждали попыток подкупа — у меня спрашивали, что он «предлагает». Позже Стар рассказывал мне, что перед встречей просмотрел ленты о русской революции, хранившиеся в его домашней фильмотеке, и еще «Андалузского пса» Сальвадора Дали и «Доктора Калигари» — видимо, считал их относящимися к теме. Русские фильмы поразили его еще в двадцатые годы, и тогда же по совету Уайли Уайта он запросил у сценарного отдела двухстраничное изложение «Манифеста коммунистической партии».

И все же его ум отказывался осознавать ход событий. Рационалист, привыкший строить умозаключения без помощи книг, Стар только что выбрался из тысячелетней еврейской традиции — и оказался где-то в конце восемнадцатого века. Слишком приверженный, как все выскочки, к воображаемому прошлому, он не мог смириться с разрушением устоев.

Встречу я устроила в зале, который называла «тонко-кожаным», — он, как еще пять комнат в доме, когда-то был декорирован по эскизам художника из фирмы Слоуна, и термин «кожа тонкой выделки» запал мне в память. Зал был в высшей степени художественным: на ковер из ангорской шерсти цвета рассветных сумерек (более нежного дымчато-серого я никогда не видела) боязно было ступить, а при виде серебристых стен, кожаных столиков, палевых панно и хрупких безделушек хотелось затаить дыхание, чтобы ненароком их не запятнать. Зато с порога зал смотрелся великолепно, особенно при открытых окнах, когда меланхолично подрагивают под ветром занавеси. Прямой наследник старых американских гостиных, отпиравшихся только по воскресеньям, зал прекрасно подходил для выбранной цели, и я надеялась, что предстоящая встреча добавит ему характера и сделает его полноправной частью жилого дома.

Стар приехал первым — бледный, нервный и встревоженный, лишь голос звучал, как всегда, ровно. Меня восхищала его манера при встрече подойти вплотную, отодвинув случившуюся на пути помеху, и взглянуть так, будто смотрит в самую душу и не может ничего с собой поделать. Я, почему-то не удержавшись, поцеловала его и проводила в зал.

— Когда возвращаетесь в колледж? — спросил Стар.

Эту захватывающую тему мы уже обсуждали.

— Может, я на ваш вкус слишком рослая? Низкие каблуки и гладкая прическа не помогут?

— Давайте сегодня поужинаем вместе, — предложил Стар. — Меня примут за вашего отца, но я не возражаю.

— Ужасно люблю стариков, — заверила я его. — Если мужчина без костыля — любые отношения покажутся школьным романом.

— И много их у вас было?

— Достаточно.

— Все только и делают, что влюбляются и охладевают, да?

— Каждые три года или около того. Так говорит Фанни Брайс, я читала в газете.

— Интересно, как им это удается. Судя по окружающим — так и есть, и ведь каждый настолько уверен в своих чувствах! И вдруг раз — все схлынуло. А потом уверенность возвращается — и опять все сначала.

— Вам надо снимать меньше фильмов.

— Насколько же они уверены в любви во второй раз, и в третий, и в четвертый?.. — не отступал он.

— Чем дальше, тем больше. В последний раз — сильнее всего.

— Видимо, да. — Он задумался. — В последний раз сильнее всего…

Мне не понравился его тон; Стар, несмотря на привычный облик, показался несчастным.

— До чего все некстати, — посетовал он. — Поскорее бы отделаться.

— Как так? — воскликнула я. — Неужели кинематограф в ненадежных руках?

Доложили о прибытии Бриммера — коммуниста, которого мы ждали. Шагнув к порогу его встретить, я поскользнулась на шелковистом коврике и проехалась до двери, чуть не упав в его объятия.

Бриммер был привлекательным — слегка в духе Спенсера Трейси, только с более волевым и подвижным лицом. Пока они со Старом улыбались, обменивались рукопожатием и принимали боевую стойку, я не могла отделаться от мысли, что такой собранности и сосредоточенности, как у этих двоих, я никогда не встречала. Они вмиг настроились друг на друга, хотя оба, разумеется, демонстрировали подчеркнутую вежливость и при обращении ко мне явственно смягчали интонацию.

— Чего ваши люди добиваются? — требовательно спросил Стар. — Запугали здесь всю молодежь.

— Зато мы держим их в тонусе, не так ли?

— Сначала мы пустили на студию полдюжины русских — они, видите ли, пожелали изучить ее как образцовый пример. А теперь вы пытаетесь разбить то единство, которое и делает студию образцовой.

— Единство? — переспросил Бриммер. — Вы о том, что называют коллективным духом?

— Нет, разумеется, — нетерпеливо отмахнулся Стар. — Подозреваю, что вы целите в меня. На прошлой неделе ко мне в контору явился сценарист — пьяница, по которому сумасшедший дом годами плачет — и начал учить меня жизни.

— Уж вас-то не очень поучишь жизни, мистер Стар, — улыбнулся Бриммер.

Оба не отказались от чая. Когда я вернулась, Стар со смехом рассказывал о братьях Уорнерах.

— Еще был случай. Русский танцовщик Баланчин путал их с братьями Ритц, комедиантами. Забывал, кто из них его ученики, а кто работодатели, и жаловался направо и налево: «Попробуй научи танцевать этих братьев Уорнеров!»