Избранные произведения в одном томе - [20]

.

Его отправили назад в Англию, где он прошел восьмимесячный курс обучения в заведении, находившемся в Хорсеме. К этому времени сеть ячеек, с которой он работал в Польше, была уничтожена, и из фотостата в досье явствовало, что контрразведка Польской армии не исключала возможности сделки Сойки с немцами. Новое письмо, датируемое маем сорок третьего года, еще больше убеждает в такой возможности, указывая, что аресты в его цепи осуществил один и тот же отдел немецкой разведки.

Польское подполье было политически неоднородно — Сойка, оказавшись членом Национальных вооруженных сил (экстремистская группа правого крыла), вероятно, заключил сделку с немецким абвером. Это сделало его героем в глазах Армии людовой (то есть Народной армии), где преобладали коммунисты, так как он ослаблял власть фашистов. Громадный тройной обман!

Затем снова пробел, и в следующий раз, в сентябре сорок пятого года, Стаковски теперь с документами польского сержанта проникает обратно в Польшу в числе солдат, освобожденных из немецких лагерей для военнопленных. В Варшаве он получает скромное место секретаря в новом коммунистическом правительстве и отчитывается перед разведкой, финансируемой — только подумать — Торговой палатой! Его отчеты касаются промышленного шпионажа, особенно отправки в Россию немецкой продукции по репарациям. В 1947 году донесения Стаковски иссякают, и в записке говорится, что он, вероятно, работает на Центральное разведывательное управление США. В то время оно завербовало в Европе много агентов в рамках «восьмилетней системы», заключавшейся в том, что агентам после восьми лет оперативной деятельности обеспечивалась небольшая пенсия и переправка в США. Там им предстояло обосноваться, чтобы спокойно наслаждаться жизнью. Европа сорок седьмого года, ориентированная на США, с энтузиазмом отнеслась к этой системе, хотя с 1955 года и до сих пор нет свидетельств о каких-либо выплатах. В 1950 году бывший сержант, получивший маленькое повышение на своей правительственной работе либо не получивший никакого, десятый секретарь в отделе лесной промышленности бежит в Англию под предлогом того, что находится под подозрением, бежит по паспорту, полученному по линии своей работы. В Англии он столь же радостно сливается с общиной поляков правого крыла, как до этого — с коммунистическим правительством.

Досье заканчивается примерно двадцатью перехваченными телефонными звонками к нему из посольства США, касавшимися в основном его деятельности в лондонских торговых банках. Посольство особенно интересовалось финансами «Общего рынка». Я отхлебнул кофе и подошел к самой интересной части из всего этого. Последний документ — на почтовой бумаге с неброским гербом. Шапка на ней Объединенной службы информации клиринговой палаты, через которую вся имеющаяся в Великобритании информация поступает в соответствующие отрасли. Многие крупные коммерческие концерны, располагающие группами промышленного шпионажа и следящие за конкурентами, должны подавать в эту службу ежемесячные отчеты. И здесь цитируется один из отчетов. В нем говорится, что сержант, или Сойка, совершенно точно не получает от русского правительства денежных сумм на регулярной основе. Его доход «очень велик, но поступает из разных источников и в разных суммах». Элис чудесным образом почувствовала, что я дочитал досье, вошла, взяла у меня из рук закрытую папку и быстро проглядела уголки страниц, наметанным глазом проверяя номера: нет ли отсутствующих? Удовлетворенная, она ровно поставила мое пресс-папье, пригладила свою бровь увлажненным пальчиком и взяла пустую кофейную чашку в розочках. Торопливыми, короткими шажочками двинулась по узкой комнате.

Я кашлянул.

— Элис.

Она обернулась и посмотрела на меня пустым взглядом. Мгновение помедлила, потом подняла бровь. Сегодня она надела плотно облегающий твидовый костюм-двойку, а ее волосы были слегка взлохмачены в парикмахерской высшего класса.

— У вас сбились набок швы.

Если я думал, что разозлю или повеселю ее, то жестоко ошибся. Почтительно кивнув, как китайский мандарин, Элис продолжила свой путь.

Глава 9

В три часа Долби вызвал меня на совещание. Оно состоялось в зале заседаний внизу. В большом красно-коричневом блестящем овальном столе отражались серые окна, за которыми моросил дождь. Электрический свет лился из удлиненного, типа люстры, светильника из тонкого, неважного качества стекла. Долби стоял перед своим креслом, обитым бедфордским кордом, у слабенького, в одну секцию электрокамина, который выглядел и ощущался миниатюрным в большом викторианском камине, где хранились начищенные латунные совок и кочерга. Висевший над головой Долби огромный портрет мужчины во фраке и с бородой почти полностью скрылся под коричневым блеском колясочного лака. Не используемые из-за их неудобства стулья с прямыми спинками стояли, как семейные слуги, по стойке «смирно» вдоль стены, оклеенной обоями с узором из сухих цветов. Высоко на стене над креплением, с которого свисала картина, тикали большие часы, унося скудный отрезок времени дневного света. Примерно без одной минуты три вошел врач Пейнтер. Долби продолжал заслоняться «Гардиан», поэтому мы кивнули друг другу. Чико уже сидел. Особых причин разговаривать с Чико у меня не было. Он пребывал в одном из тех настроений, когда без конца повторял что-нибудь вроде: