Избранные произведения в 2 томах. Том 2. Тень Бафомета - [4]

Дело в том, что по странному стечению обстоятельств за несколько дней до ее визита мне довелось наблюдать нечто такое, что привлекло мое внимание к профессору Челаве.

Не будучи лично с ним знаком, я не раз за время учебы в университете слушал его глубокие, оригинальные лекции. В ту пору он посвящал их, как правило, анормальным явлениям в области человеческой психики. Фундаментальные познания этого сравнительно молодого ученого, соединенные с гениальной интуицией, позволяли ему осмысливать сложнейшие, тончайшие проблемы. Короче говоря, все в профессоре Челаве вызывало безоговорочное уважение и симпатию, особенно же меня поражало богатство накопленного им материала, свободного от пут академической избирательности, а потому пульсирующего, так сказать, жаркой кровью личного опыта.

Где и когда мог этот человек подглядеть столь сумрачные движения человеческой души, столь прискорбные, порой до омерзения, картины, от которых прямо-таки разило чадом безумия и злодейства? Такой вопрос нередко напрашивался во время его лекций.

Позже, когда университет был позади, когда я начал самостоятельно практиковать, Челава и его странная эрудиция забылись. Сам я не был с ним знаком, так что он определенно не знал меня даже в лицо; вечно рассеянный, всегда сосредоточенный на любимом своем предмете, он не замечал слушателей и не однажды допускал забавные промашки с фамилиями своих студентов. Да я среди его учеников и не числился, ходил к нему на лекции скорее из любопытства, ведь его научные интересы имели к моим штудиям лишь косвенное касательство.

И только неделю назад случайный эпизод вновь привлек мое внимание к этому человеку.

Случилось так, что два года назад Челава поселился вместе с женой в доме, где я живу вот уже около года. Они заняли весь мезонин — прекрасные апартаменты, обставленные с большой роскошью и даже излишеством. Две мои комнаты расположены как раз под их квартирой, на втором этаже, так что меня отделяли от профессора всего лишь два лестничных марша.

Неожиданное соседство вновь пробудило во мне интерес, который я прежде к нему питал, — разумеется, более глубокий, чем ко всем остальным жильцам.

Вскоре я заметил, что образ жизни профессора подчинен прямо-таки железному режиму: с неотвратимой точностью после восьми утра он покидал квартиру и шел на лекции, возвращался около полудня, чтобы уже в третьем часу поспешить — по давно заведенному, очевидно, обычаю — в лабораторию; вечера он обыкновенно посвящал своей жене, в ее обществе коротая время в соседнем кафе или на прогулке; домой они возвращались еще засветло, и ни разу не довелось мне видеть профессора более поздней порой.

Казалось бы, такая строго размеренная жизнь должна быть в тягость его молодой и красивой жене, во всяком случае, требовать от нее большого самоотречения и покладистости. Однако пани Ванда, судя по всему, не страдала от однообразия; когда она, прильнув к супружескому плечу, прогуливалась по длинным аллеям городского парка, лицо у нее всегда было безоблачным, а темные фиалковые глаза лучились счастьем; и не раз доносился до меня серебристый ее смех, когда они часу в восьмом вечера возвращались вместе домой.

Почти сразу же свет в окнах гас, и весь мезонин погружался в полнейшую тишину — очевидно, профессор привык рано укладываться спать.

Вот так, монотонно для стороннего взгляда, протекала жизнь ученого — не нарушалась она ни визитами знакомых, ни какими-либо другими развлечениями, заведенный уклад жестко соблюдался изо дня в день.

И только неделю назад, то есть за три дня до прихода пани Ванды, меня поразила одна встреча, и я поневоле сделал вывод, что либо наблюдения мои поверхностны, либо в привычках Челавы произошла какая-то перемена.

Случилось это в минувший четверг. Утомленный затянувшимся приемом больных, я дольше обыкновенного засиделся в американском баре; лишь после десяти удалось отделаться от компании загулявших друзей. Погода испортилась — струями косил дождь, нещадно стегал пронзительный ветер. Стараясь обходить лужи, я с трудом пробрался к своему дому и уже собирался было войти, как вдруг дверь подъезда распахнулась, и на пороге показался подозрительного вида субъект.

Заметив меня, незнакомец поспешно нахлобучил поглубже широкополую черную шляпу и зашагал, слегка прихрамывая, в сторону городского центра.

Все произошло так быстро, что я не успел его рассмотреть, хотя и пытался; судя по всему, наша встреча ему не очень-то была приятна. Я видел его профиль лишь какое-то мгновение, однако озадачен был изрядно, поскольку счел, что он вышел из квартиры Челавы. Однако по некотором размышлении я решил не забивать себе голову всякой несуразицей: ясно ведь, что распознать лицо в эдакой темени невозможно, к чему тогда строить домыслы на пустом месте? В конце концов, даже одежда незнакомца — неряшливая, почти нищенская — не допускала этого. Вот только странно, что он сам отпирал калитку — ошибка исключена, я отчетливо слышал скрежет замка, — а раз уж хозяин позволил ему обзавестись собственным ключом, значит, это один из жильцов; но как увязать все это с непотребным его видом? Трудно представить себе, что жалкий оборванец снимает квартиру в таком доме, как наш. Но тут с новой силой хлынул дождь, положив конец моим размышлениям, подозрительная фигура исчезла за углом, и, пользуясь тем, что загадочный гость — или жилец? — в спешке не затворил за собой дверь, я проскользнул в парадное и через минуту-другую был уже у себя.