Избранные произведения в 2 томах. Том 1. Саламандра - [42]

Я задержался у одной из усыпальниц, невольно привлекшей мое внимание. Сразу бросилась в глаза оригинальная скульптурная композиция.

На террасе дома запечатлена была женщина в натуральную величину, с милой, юностью чарующей внешностью; левой рукой она поддерживала складки платья, в правой же с изяществом несла вазу с цветами.

— «A Luisa Riccardi, moglie adorata — il marito», — прочел я надпись внизу.

— Это могила одной из здешних патрицианок, — объяснила Инес. — Она умерла скоропостижно. Безутешный муж велел увековечить свою супругу выходящей на прогулку в сад: говорят, такой он видел ее в последний раз, такой она запомнилась его взору за несколько часов до смерти. Этот вот миг ваятель и запечатлел в скульптуре.

— Она прекрасна, синьора, — сказал я в задумчивости.

— И, быть может, потому-то соседствует с красотой иного рода, — заметила Инес, переходя к другой гробнице. — Что вы скажете об этой могиле?

На алебастровой плите выделялись en relief два торса: молодого человека и волшебно-чарующей женщины. Впившись в нее влюбленным взором, он тянулся устами к чаше, которую она с улыбкой ему подносила. Невольно напрашивалось подозрение, не яд ли в сосуде. Тем паче что в улыбке женщины угадывались фальшь и коварство. Но ослепленный мужчина, казалось, не замечал этого — как наверняка не замечал острия узкой венецианской даги, которую она сжимала в другой руке, повернутой к нему тыльной стороной…

Я пробежал глазами ленту надписи.

«Al suo adorato sposo, Don Antonio de Orpega, spento nel supremo piacere — la moglie» — с лапидарной выразительностью поверяла миру свою тайну необычная эта могила.

Потрясенный до глубины души, я уставился на Инес.

— Значит, здесь лежит…

— Мой супруг, — договорила она со странной улыбкой, какой я прежде у нее не замечал.

И только сейчас, по этой улыбке, я узнал ее в женщине, запечатленной на гробовой плите.

— Давайте присядем на скамью — вон там, в кипарисовой аллее, — предложила она.

Я пошел за ней, охваченный смятением. Мы уселись в нише у кипарисов. Какое-то время между нами царило молчание. Длинные тени могильных стражей простирали к нашим ногам заостренные контуры своих крон, испещряя золотой гравий дорожки иероглифами смерти. Откуда-то из глубины кладбища долетал стук молота, трудившегося над новым каменным надгробием, разносились отзвуки вечернего органа…

— Мой муж покончил с собой, — услышал я вдруг ее низкий голос, — на пятом году нашего супружества.

— Это вы, синьора, толкнули его в объятия смерти, — сказал я почти сурово.

— Откуда такой прокурорский тон? — Она легонько стукнула меня кончиком своего огненного ombrella. — Не забывайтесь. В конце концов, он умирал в экстазе счастья, умирал ради меня и из-за меня. Разве это не прекрасно?

«Чудовище или безумная», — подумал я, но, переведя на нее взгляд, тотчас позабыл про все этические категории, упиваясь демонической ее красотой. А она меж тем рассказывала голосом ровным и спокойным, как будто речь шла о чем-то известном ей лишь понаслышке:

— Случилось все неожиданно. Так неожиданно, так внезапно, как бывает только со счастьем или смертью. Вот тут-то и сокрыто самое прекрасное в этой истории. Согласитесь, ведь я заслуживаю того, чтобы жизнь одаряла меня чем-то исключительным.

Она вызывающе вскинула на меня глаза. И точно — слишком красива была она, чтобы не признать ее правоту. Мне ничего не оставалось, как склонить в молчании голову и слушать дальше.

— В одну из лунных ночей, ночей истинно венецианских, звенящих мандолинами, дон Антонио де Орпега, уронив разгоряченное лицо меж холмов моих грудей, сказал: «Ты подарила мне ночь наивысшего блаженства, Инес. Не знаю, переживу ли я ее, доживу ли до первых лучей зари». — «Ха-ха! — легковерно рассмеялась я, лаская прекрасное его тело. — Не чересчур ли ты высокопарен, несравненный мой муженек?» — «Не веришь?» — «Не верю, Антонио. Слишком пылко ты меня жаждешь, чтобы так уж легко расстаться с жизнью». — «Не веришь?» — повторил он с тенью безумия в своих чудных, удивительных глазах. «Лучше обними меня снова, Антонио, мы с тобой всего лишь люди, всего лишь ненасытные любовники». — «Ну что ж, я докажу тебе». И он вышел из спальни. Через мгновение выстрел из револьвера поставил последнюю точку в поэме его жизни. Несравненным мужчиной был мой супруг, дон Антонио де Орпега, не правда ли, друг мой?

— Он любил вас так, как мало кто из мужчин на этой земле любит женщину, — ответил я тихо.

— О да, это была l’amore altissimo — l’amore supremo. И он боялся, как бы однажды не оказаться перед лицом ее кончины; потому-то и решил уйти в сумрак небытия, дабы не случилось ему пережить великую свою любовь. Это был гений любви.

— Я поражен вами обоими: его страстью и вашей рассудочностью, сударыня.

— Свои чувства, — надменно сказала она, — я держу за семью замками и с третьими лицами предпочитаю говорить об этом как о явлении искусства, исключительном и единственном в своем роде. Советую и вам, дорогой друг, воспринимать и оценивать сей случай лишь с такой точки зрения.

— Слушаю и повинуюсь, синьора, но позволю себе обратить ваше внимание, что я не напрашивался на такую откровенность.