Избранные произведения в 2 томах. Том 1. Саламандра - [23]

У станции по-прежнему стоит пассажирский из Бжеска. Беспредельная тишина. Лишь издали, с лугов, слышится приглушенный стрекот кузнечиков, да вверху по проводам бежит ворчливая болтовня телеграфа…

Люди на перроне, служащие, начальник, очнувшись, протирают глаза, сосредоточенно смотрят на Бжеский, по-прежнему тихий, молчаливый. Только лампы внутри горят ровным, спокойным светом, только в открытых окнах ветерок легонько играет занавесками…

В вагонах гробовая тишина; никто не выходит, никто не выглядывает. В окнах видны пассажиры: мужчины, женщины и дети; все целы, не ранены — никто не получил даже царапины. Но выглядят они странно…

Все стоят, обернувшись за призрачным поездом; таинственная сила сковала людей и держит их в молчаливом оцепенении; могучий ток пронзил это собрание душ и поляризовал на один лад: руки воздеты к неведомой, верно, далекой цели, тела подались вперед, порываясь в ошеломительную даль, в мглистый таинственный край, а глаза, остекленелые в неистовом ужасе и… восторге, устремлены в бесконечность…

Молчание, ни один мускул не дрогнет в их лицах, глаза широко открыты.

Дивное дуновение коснулось этих людей — их уделом великое пробуждение: б е з у м и е…

Немного погодя раздались гулкие знакомые звуки — такие уютно-будничные: удары крепкие, четкие, будто сердце бьется в здоровой груди, — размеренные привычные звуки, что годами возвещали одно и то же.

Бим-бам… пауза, бим-бам… бим-бам…

Сигналы…

ТУПИК

Лишь в одном отделении третьего класса, в пятом от конца вагоне, оживленно; компания подобралась говорливая, бодрая, интересная. Общим вниманием завладел низенький горбатый человечек в форме путейца, видно, простой служащий, он что-то рассказывал, помогая себе очень пластичной и экспрессивной жестикуляцией. Слушатели не сводили с него глаз; кое-кто из сидевших далеко протиснулся поближе, чтобы лучше слышать; любопытные высунулись из-за стенки соседнего отделения.

Железнодорожник говорил. В блеклом свете лампы, вздрагивавшем на стыках рельсов, ритмично покачивалась его голова — большая, странной формы, в космах седых волос. Широкое лицо с неправильной линией носа то бледнело, то краснело от бурного прилива крови: неповторимое, неумолимо-жестокое лицо фанатика. Глаза, рассеянно скользившие по слушателям, горели упорной, годами взлелеянной одной-единственной мыслью. Мгновениями этот человек хорошел до красоты. Казалось, горб исчезал, лицо преображалось, вдохновенные глаза метали сапфировое пламя, и тогда весь облик карлика дышал благородством, завораживал. Но, воодушевление гасло, чары рассеивались, и перед слушателями снова сидел обыкновенный человек в железнодорожной блузе — хоть и умелый рассказчик, но очень уж уродливый.

Профессор Рышпанс, худой, высокий господин в светло-сером костюме, с моноклем в глазу, извиняясь на каждом шагу, пытался пробраться через отделение и вдруг задержался, внимательно вглядываясь в рассказчика. Возможно, что-то в речи путейца привлекло его внимание. Он остановился, оперся о железную консоль перегородки и прислушался.

— Уж поверьте, господа, — говорил путеец, — в последнее время, и в самом деле, участились загадочные случаи на железной дороге. Все это, как представляется, имеет некую цель, с неумолимой последовательностью ведет к своему предначертанию.

Он помолчал, выбил трубку и спросил:

— А про «вагон смеха», уважаемые господа, вам не доводилось слышать?

— И в самом деле, — вмешался профессор, — в прошлом году что-то мелькало в газетах, да я не придал значения, решил — обычные россказни, очередная журналистская штучка.

— Какое там, сударь! — пылко возразил железнодорожник, обратившись к новому слушателю. — Ничего себе штучка! Чистейшая правда, факт, подтвержденный многими очевидцами. Я сам разговаривал с людьми из этого вагона. Они после поездки проболели чуть не месяц. — Расскажите, пожалуйста, подробней, — раздался чей-то голос. — Интересная история!

— Да не просто интересная, а веселая, — уточнил карлик, встряхнув своей львиной гривой. — Так вот, история такова: год назад какой-то увеселительный вагон втерся в общество солидных и серьезных коллег и куролесил в дороге две с лишком недели на потеху и на горе людям. Потеха, правда, оказалась весьма сомнительного свойства, смахивала порой на издевательство: пассажир, попавший в этот вагон, сразу же приходил в превосходное настроение, вскорости сменявшееся буйным весельем. Словно вдохнув веселящего газа, люди принимались хохотать без всякого повода, в полном смысле слова за животики держались, слезами обливались; в конце концов смех доходил до страшного пароксизма: у пассажиров от дьявольской радости начинались конвульсии, они как безумные бросались на стенки, не переставая реготать, точно стадо животных, от хохота захлебывались пеной. На каждой станции приходилось выносить кое-кого из несчастных счастливцев, не то они просто умерли бы со смеху.

— Ну а как реагировало ваше начальство? — спросил, воспользовавшись паузой, инженер Знеславский, приземистый крепыш с энергичным профилем.

— Поначалу эти господа думали, все дело, мол, в психической эпидемии, и люди просто заражаются друг от друга. Только вот случаи веселья повторялись ежедневно да к тому же все в том вагоне, но тут одному из железнодорожных врачей пришла в голову гениальная идея. Уверенный, что вагон заражен бациллой смеха, которую он наспех окрестил bacillus ridiculentus или bacillus gelasticus primitivus, лекарь отдал распоряжение немедля дезинфицировать вагон.