Избранные произведения. Том 5. Маори - [26]

В конюшне все было в порядке. Из темноты слышалось только удовлетворенное похрапывание, да еще пахло свежескошенным сеном.

Через некоторое время он вернулся в дом. Его мозг свербила странная мысль, давившая на него еще более тяжким грузом, чем проблема нового положения вещей в связи с неожиданным приездом жены и сына.

Как только он вошел в спальню, внутри него все успокоилось.

Холли стояла около кровати и дожидалась его. Ее пышные волосы водопадом спускались по плечам, спине и груди, очерчивая верхнюю часть тела. Шелковая ночная рубашка словно дождем была прижата к изгибам ее фигуры. На туалетном столике горели свечи и оставляли неприглядную обстановку в тени.

Он отставил свой подсвечник в сторону, затушил огонек влажными пальцами, жалея, что не может так же затушить ту мысль, которая снова начала его мучить. Впрочем, теперь уже не было времени об этом беспокоиться.

Он обнял ее, ощутил тепло ее кожи. Они поцеловались. Коффин поднял ее на руки и отнес в постель. Она не закрыла глаз и не отвела их от него.

Три года разлуки — большой срок.

Воспоминания о прошлом в нем почти изгладились. Коффин забыл почти все, что было в их совместной жизни. И еду, и политику, и все прочее. Приезд Холли заставил его многое вспомнить. Многое вернулось к нему, освежающей мощной волной…

Глава 7

— Может, побудешь со мной еще чуть-чуть, милый? Она лежала на кровати, подперев голову согнутой в локте рукой. Дневной свет очерчивал контуры ее тела. Холли казалась древнегреческой статуей богини. Скомканная шелковая ночная рубашка лежала возле кровати на полу.

— Увы, Холли. У нас было очень мало времени отдохнуть этой ночью, но начался день и надо приступать к работе.

— Ты сожалеешь о том, что мало поспал? — кокетливо спросила она.

Он вернулся к постели и нагнулся, чтобы поцеловать ее. Он выпрямился быстрее, чем она успела обвить его шею руками и притянуть к себе. Он многое позабыл, но хорошо помнил, сколько силы кроется в этом хрупком создании.

— Разве я сказал, что сожалею об этом? Но я не могу больше разлеживаться, дорогая. Капитаны и казначеи судов уже, наверное, вовсю атакуют тот груз, который я привез из последнего плавания.

— Какой груз?

— Сосна каури. Она пойдет на замену сломанных мачт и рангоутов. Мой… вернее, наш бизнес во многом зависит от коварства Тихого океана. Мы, можно сказать, с ним компаньоны.

— Подожди, ты сказал что-то о сосне каури? Это такое крепкое и прямое дерево?

— Да, это… — он запнулся и хитро погрозил ей пальцем. — Женщина, я догадываюсь, куда ты клонишь! Не будем уклоняться так далеко в сторону от коммерческой темы. Насчет «крепкого и прямого» я слышал от тебя не раз этой ночью. И при этом видел, как ты улыбалась.

— Видел? В темноте-то?

— Да, в темноте-то! Твое лицо все горело. Все было прекрасно видно, не сомневайся.

— Если оно горело, то знай же, что это ты его зажег!

— И зажгу еще не раз, только не сегодня утром. Ты же сказала, что приехала навсегда. У нас впереди будет еще много ночей.

— Жизнь коротка, Роберт. Не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня.

— Ночь для любви, день для работы — это железное правило, дорогая, от которого я не отступлюсь, если еще хочу сколотить приличное состояние. Романтика плохо помогает коммерции, пойми, Холли.

— Что ж, я понимаю, — проговорила она, села на кровати томно потянулась.

Глядя на ее чудесное тело, он едва не позабыл о том, что собрался уходить.

— Я понимаю, — повторила она, — хоть мне это и не нравится. Ты придешь домой обедать?

— Нет, — опомнившись, проговорил Коффин. — Утро, считай уже потеряно. Я вернусь к ужину, даст Бог.

— К ужину и десерту. Может, английские бисквиты? Он только тихо простонал и выбежал из спальни, хотя ноги с неохотой повиновались ему. Их гораздо больше устроило бы движение в обратном направлении. Воспоминание о прошедшей ночи нахлынули на него, но он отбивался от них изо всех сил, как от надоедливых мух.

Он не лукавил. Его ждала работа. Адская работа. Ко времени появления Коффина капитаны, суда которых больше всего нуждались в скорейшем ремонте, уже взяли Элиаса в плотную осаду и готовились в любую минуту начать штурм. Дождевые облака затянули все небо над заливом и островом, моросило. Впрочем, это нисколько не остужало разгоряченных, нетерпеливых моряков, которым не терпелось стать покупателями. Они давили друг на друга и толкались, — конечно, в рамках приличий: все-таки капитаны, — чтобы занять преимущественную позицию.

Стволы каури были перегружены с палубы шхуны прямо на пирс и лежали здесь, сложенные в высокие штабеля. Корабельные плотники вились вокруг них, словно осы, стараясь разглядеть личинки шелкопряда, насекомых, шишковатости, трещинки, признаки древесного гниения.

Каждое бревно было уже тщательно осмотрено Голдмэном и оценено, но он был, безусловно, заинтересованным лицом, и плотники, нисколько ему не доверяя, стремились самолично произвести экспертизу.

Облегчение на лице доверенного лица Коффина было явным, когда тот заметил своего босса, который пытался протолкаться сквозь шумную, спорящую толпу. Капитанов можно было понять. Им было сказано, что продажа начнется поутру. Время шло, а она все не начиналась. Их недовольство в любую минуту готово было взорваться яростью, которая снесла бы с пирса не только товар, но и беднягу Элиаса, который успокаивал их, но почти безуспешно. Голдмэну уже пришлось пожертвовать волнующейся толпе свою шляпу. Он обильно потел.