Избранные произведения. Том 2 - [176]

Пока собрано до шестидесяти стихотворений Ан. К. Но, конечно, их много больше рассеяно в незарегистрированных еще письмах. Следы некоторых стихотворений уже найдены.

По большей части стихи эти — шутливые послания к друзьям.

Но Лядов-поэт куда более мягок и незлобив, чем Лядов-карикатурист.

Стихи эти имеют троякое значение.

Во-первых, они говорят о многогранности русского таланта вообще и таланта Лядова в частности.

Во-вторых, они показывают, насколько сильна была в Ан. К. потребность обмениваться впечатлениями, жить в органическом общении с людьми и в общении именно на поприще искусства.

В-третьих, они подкрепляют многое в биографии, внешней и внутренней, Ан. К.

К сожалению, они теряют много своей соли оттого, что обращены к инициалам, то есть лицам, публике неизвестным.

Технически не всегда совершенные, они тем не менее отличаются очень свежими рифмами и, всегда удачными (в звуковом смысле), стремлениями к каламбуру в рифме, как, напр.:

Молю тебя, Животворящий,

Пошли Мари живот варящий.

Или:

Позвав к себе жен знатных бар, Борис

Велел подать чай, кекс и барбарис,

А на закуски — сиг, бри, полба, рис…

Так угощал прекрасный пол Борис.

Или:

У мужчин страх крепок сон.

Вот пример вам — Адамсон.

А дам сон ужасно чуток,

Даже будит их крик уток.

Неоднократно писал Ан. К. стихи своему портному Орлову. Вот одно из них:

Хоть волком вой,

Хоть Фигнер пой,

Орлов портной

Совсем не внемлет.

Зато порой —

И не впервой,

А сто второй

Упрек приемлет.

А все ж зимой

Ходи нагой…

Зато весной

В мехах и в вате!

Орлов портной,

Хоть чем прикрой:

Ведь день седьмой

Сижу в халате!

При огромном уме, которым обладал Ан. К., очень характерно, что в постижении мира он, с чутьем истинного художника, давал предпочтение интуиции, как можно судить из следующих строк:

Красотою все объято.

Лучезарен небосклон.

Не умом, а сердцем взято,

Что скрывал во мраке он.

Необычайно ценны следующие стихи о самом себе, посланные родным как новогоднее приветствие:

Ваш брат двоюродный А. Лядов,

Противник многих Ваших взглядов,

В родне — единственный урод,

Не глуп, не зол, ужасный мот,

Скучает прозой жизни жалкой,

Пленен драконом и русалкой,

В мечтах и в сказке лишь живет —

На Новый год привет Вам шлет.

В одном стихотворении увлечение идеями Льва Толстого отразилось так:

Итак я к свету!.. Жить на воле,

Ходить, косить с народом в поле —

Вот жизни идеал.

Любить людей, без славы, злата,

Любить их, как родного брата;

Любить, как Бог велел.

На этом стихотворении позднее была сделана приписка: «Фу, как глупо!!!»

Прочитав «Божественную комедию» в переводе Федорова, Ан. К. так выразил свое возмущение недостатками перевода:

То в строчке два лишние слога,

То нет одного — проглотил.

Местами туман в переводе,

Добраться до смысла нет сил!

О, Федоров! Если б, как Данте,

Ты из лесу выход искал,

К тебе не явился б Вергилий,

К волчице 6 ты на зуб попал.

Строгое отношение к искусству сквозит в этих стихах. Искусство — подвиг избранных:

Пускай берется только тот за эпиграмму,

Кто может у людей найти пороков гамму

И отыскать из гаммы сей

Ту ноту, что звучит больней.

Среди стихов Ан. К. есть две небольших шутливо-повествовательных вещи, описывающих летнюю дачную жизнь. Начало одной из них проливает свет на одну из причин вечной тоски Ан. К.:

Уж лето красное промчалось!

Так дни за днями и бегут…

Недолго жить мне здесь осталось —

Опять за ненавистный труд.

Чтоб обучать девиц, мальчишек,

Терпенья должен быть излишек,

А я устал уже давно

Твердить год целый все одно.

Как жалок тот, кто поясняет

Глухому звук, слепому цвет.

Ей-богу, в этом проку нет!

Лишь время попусту теряет.

К такому делу еду я —

Печальная судьба моя.

Но и «красное лето» бывало не особенно красно для Ан. К. «Как мы живем?» — пишет он: «Беру фотографию и снимаю»:

Курочка хлопочет:

Кормит, обшивает;

Петел — что-то хочет,

А чего — не знает.

Петушки-цыплята

Пьют, едят, гуляют,

Смехом день встречают…

И картинка снята.

И называет тут же эту фотографию «позорной пасторалью».

К стихописанию своему Ан. К. относился как к «греху», называл стихи свои «деланными».

Я не поэт, нет, я не Пушкин,

Куда! Я ниже, чем Козлов.

Бездарностью я просто Душкин,

А глупостью — забью ослов.

Но если можно на стихи Ан. К. смотреть как на шутки, то нельзя не видеть в письмах его высокого искусства.

Пока они не изданы целиком, нельзя и понятия дать, как обаятельно-цельно отражен в них весь его облик, как искрится в них и сверкает многогранная его личность.

Но о стиле этих писем можно сказать и теперь несколько слов, если судить даже только по выдержкам, приводимым в настоящем издании.

Написанные довольно мелким, скрытным, меланхолическим, красивым почерком во второй половине жизни, а в первой — размашистым и неустановившимся, они поражают изящным своим лаконизмом и мощной изобразительностью.

Сжатость стиля та же, что и в музыке. Та же досказанность, доработанность, выраженность каждой фразы — каждого такта мысли.

Глубокой искренностью, правдивостью проникнуты они. Непрерывно движение мысли, отражение постоянной душевной жизни встречается в них.

Стихи и ноты их украшают. Они пересыпаны остротами, картинками жизни, пародиями. Приводим два письма. Одно — описание болезни в стиле Ницше. Другое — целый рассказ о «том свете», к которому Ан. К. относился довольно скептически. Первое обращено к В. М. Беляевой, второе к В. А. Авдееву.