Избранные произведения - [168]

Те, чья лампа ночная весь шар земной освещает.

Как сильно и наглядно определяет Гомер бедоносную Ату, говоря: «у нее нежные ноги, ибо она не ступает на твердую землю, а ходит только по головам людским» (Илиада, XIX, 91). Как сильно подействовала басня Ме-нения Агриппы о желудке и членах [человека] на удалившийся римский народ. Как прекрасно выражает уже упомянутая аллегория Платона, в начале седьмой книги «Государства», о пещере, — в высшей степени абстрактный философский догмат. Как на глубокомысленную аллегорию с философской тенденцией, можно смотреть на миф о Перрефоне, которая, потому что вкусила гранатное яблоко в подземном царстве, осталась в нем; это становится особенно очевидным после стоящей выше всякой похвалы обработки этого мифа, которую Гёте вплел, как эпизод, в «Триумф чувствительности». Я знаю три пространных аллегорических произведения: очевидное и откровенное — несравненный «Критикой» Бальтасара Грациана, состоящий из большой, богатой ткани связанных между собой глубокомысленных аллегорий, служащих веселой одеждой нравственных истин, которым он тем самым сообщает величайшую наглядность, изумляя нас богатством своей изобретательности. Но две скрытых аллегории суть Дон-Кихот и Гулливер в Лилипутии. Первый аллегоризирует жизнь каждого человека, который, не так как другие, занят только устройством своего личного блага, а стремится за объективной, идеальной целью, овладевшей его помыслами и волей, причем конечно в этом мире он оказывается странным. В Гулливере стоит только все физическое понимать духовно, чтобы заметить, что язвительный плут, как назвал бы его Гамлет, под этим разумел. Так как у поэтической аллегории данное — постоянно понятие, которое она посредством картины старается сделать наглядным, то она иногда может быть выражена или подкрепляема рисованной картиной: поэтому последняя и не считается за произведение изобразительного искусства, а только за объяснительной иероглиф, и заявляет права только на поэтическое, а не на живописное значение. К такому роду принадлежит прекрасная аллегорическая виньетка Лафатера, которая так подкрепительно должна действовать на сердце каждого благородного борца за истину: руку, держащую свечку, кусает оса, тогда как вверху на пламени сгорают комары; под этим подпись:

И пусть комару он и крылья сожжет,

И череп и мозг его разорвет,

Свет все-таки свет;

Ко мне пусть и злая оса пристает,

Не брошу держать его, — нет.

Сюда же относится надгробный камень с погашенной, дымящейся свечой и подписью:

Как кончится, докажет погасая,

Была ль то сальная свеча иль восковая.

В том же роде старинное немецкое родословное дерево, в котором последний отпрыск высоко разросшейся фамилии выразил свою решимость — провести жизнь до конца в полном уединении и целомудрии и таким, образом заставить род свой вымереть, тем, что изобразил себя самого у корней многоветвистого дерева подрезающим ножницами самое дерево. Сюда принадлежат вышеупомянутые картины, называемые эмблемами, которые можно бы назвать и краткими рисованными баснями с высказанной моралью. Аллегории этого рода надо всегда причислять к поэтическим, а не к живописным, и тем их оправдывать: и картинное их исполнение в этом случае остается побочным делом, так как от него требуется только, чтобы вещь изображенная была узнаваема. Но как в изобразительном искусстве, так и в поэзии, аллегория переходит в символ, когда между созерцательно представленным и посредством оного обозначенным абстрактным нет никакой, кроме произвольной связи. Так как все символическое в сущности основано на условии, то между прочими недостатками символ страдает и тем, что его значение со временем теряется, и он затем окончательно умолкает: кто же, если бы не было это известно, мог бы отгадать, почему рыба символ христианства? Разве какой-нибудь Шамполион: ибо это вполне фонетический иероглиф. Поэтому поэтическая аллегория откровения Иоанна находится почти в том. же положении, как рельефы с великим солнечным богом Митра, которые до сих пор объясняют.

Примечания

В состав настоящего издания сочинений Артура Шопенгауэра включены прежде всего § 23 и 27 первого тома (1818 г.) его главного произведения «Мир как воля и представление». В этих двух параграфах из второй книги первого тома содержится характеристика основного онтологического понятия философии А. Шопенгауэра «Мировая Воля». Эти два параграфа вместе получили в настоящем издании данное составителем общее название «Понятие Воли».

Кроме того, из того же первого тома в данное издание включены § 36–50. Они входят в состав третьей книги этого тома и рассматривают искусство как средство, существенно приближающее людей к познанию Мировой Воли и к освобождению как людей, так и самой Воли от тягот и страданий существования. Эти пятнадцать параграфов получили в нашем издании общее название: «Основные идеи эстетики», § 51–52 в издание не вошли.

Русскоязычный текст всех извлечений из первого тома «Мира как воли и представления» дан по изданию, осуществленному А. Ф. Марксом в С.-Петербурге в переводе поэта Афанасия Фета (четвертое издание, б/г). Перевод был выполнен А. А. Фетом во второй половине 70-х годов XIX в. и окончен в 1880 г. (Н. Н. Страхов пишет об этом переводе Л. Н. Толстому в письме от 2 августа 1879 г., где сообщает, что принял участие в его сверке с текстом подлинного немецкого издания). Первое издание первого тома «Мира как воли и представления» в переводе Фета вышло в свет в С.Петербурге в 1891 г. Имевшиеся в первом томе труда Шопенгауэра цитаты из других авторов на латинском, английском и французском языках переведены для теперешнего издания его составителем проф. И. С. Нарским. Это же относится и к нескольким цитатам, оставшимся ранее без перевода на русский язык или переведенных неточно в других работах Шопенгауэра, включенных в настоящее издание.