. Итак, пока природа идет нам таким образом навстречу, и значительность и ясность ее форм, в коих индивидуализированные в них идеи легко нам видимы, — переносит нас из служебного воле познания одних отношений в эстетическое созерцание и тем самым возвышает нас до безвольного субъекта познания: дотоле, то, что на нас действует, есть прекрасное, а то, что в нас возбуждается, есть чувство красоты. Но когда те самые предметы, коих значительные образы привлекают нас к чистому созерцанию, становятся во враждебное отношение к человеческой воле вообще, как она выражается в своей объективности, человеческом теле, ей противодействуют, угрожают ей всем своим неодолимым превосходством или унижают ее до ничтожества своим неизмеримым величием, а наблюдатель все-таки не обращает своего внимания на такое навязчивое враждебное отношение к его воле; и напротив того, хотя, замечая и признавая оное, сознательно от него отворачивается, причем он от своей воли и ее отношений насильственно отрывается и, предаваясь одному познанию, спокойно созерцает именно эти страшные для воли предметы, воспринимая, как чистый, безвольный субъект познания, одну их идею, чуждую всем отношениям, и потому, охотно останавливаясь на их лицезрении, тем самым возносится над самим собой, своей личностью, своим желанием и всяким хотением; тогда наполняет его чувство высокого, он находится в состоянии подъема [возвышенности], и потому и предмет, вызывающий подобное состояние, называется высоким. Итак, отличие чувства высокого от чувства прекрасного состоит в следующем: в прекрасном чистое познание получило преобладание без борьбы, так как красота объекта (т. е. его свойство, облегчающее познание его идеи) волю и закрепощенное ей познание отношений без сопротивления и потому незаметно удалила из сознания и оставила его лишь чистым субъектом познания, так что даже не осталось и воспоминания о воле:, в высоком, напротив того, такое состояние чистого познания приобретается только посредством сознательного и насильственного отрывания от признанных неблагоприятными отношений такого объекта к воле, свободным, сопровождаемым сознанием, подъемом над волей и познанием, к ней относящимся. Этот подъем должен быть не только достигнут, но и сохранен сознательно, и потому постоянно сопровождается воспоминанием о воле, но не об отдельном, индивидуальном хотении, как боязнь или желание, а о человеческом хотении вообще, насколько оно выражается своею объективацией, человеческим телом вообще. Если бы в сознание вступил отдельный, реальный акт воли посредством действительного, личного стеснения и опасности со стороны предмета, то действительно таким образом потрясенная индивидуальная воля тотчас превозмогла бы, спокойствие созерцания стало бы невозможным, впечатление высокого исчезло бы, уступая место страху, в коем стремление человека к спасению вытесняет всякую другую мысль. Несколько примеров много помогут уяснению этой теории эстетически-высокого и сделают ее несомненной; они в то же время покажут различные степени этого чувства высокого; ибо, так как оно тождественно с чувством прекрасного в главном, чистом, безвольном познании и неминуемо с ним наступающем познании идей, стоящих вне всех, законом основания определяемых, отношений, — и отличается от чувства прекрасного только дополнением, — именно подъемом над осознанным враждебным отношением такого созерцаемого объекта к воле; то смотря по тому, бывает ли это дополнение сильно, громко, настоятельно, близко или только слабо, отдаленно, едва намечено, являются многие степени высокого и даже переходы от прекрасного к высокому. Я считаю более соответственным настоящему изложению поставить на вид, в примерах, сперва эти переходы и вообще более слабые степени впечатлений высокого, хотя те, коих эстетическая восприимчивость вообще не велика и коих фантазия не сильна, поймут только следующие за тем примеры высших, более заметных степеней такого впечатления, почему и следует им держаться лишь последних, оставляя в стороне наперед приведенные примеры очень слабых степеней помянутого впечатления.
Как человек в одно время есть и буйный и темный напор желания (обозначенный полюсом детородных частей, как своим фокусом) и вечный, свободный, светлый субъект чистого познания (обозначенный полюсом мозга); так солнце, соответственно такому противоположению, в одно время источник света, условия совершеннейшего рода познания, и потому самому источник самой отраднейшей вещи, — и источник тепла, первого условия всякой жизни, т. е. всякого проявления воли на высших ее ступенях.
Поэтому, чем для воли — тепло, тем для познания — свет. Свет поэтому самый крупный алмаз в короне красоты и оказывает на познание всякого прекрасного предмета решительное влияние: вообще присутствие его — необходимое условие; благоприятное его положение возвышает красоту даже наиболее прекрасного. Но прекрасное, в зодчестве более всего возвышается его благоприятностью, при которой, однако, даже самое незначительное становится прекраснейшим предметом. Когда в холодную зиму, при окоченелости природы, мы видим лучи низко стоящего солнца, отраженные каменными массами, причем они освещают не согревая и, следовательно, благоприятны только чистому роду познания, а не воле, то лицезрение прекрасного действия света на эти массы, подобно всякой красоте, переносит нас в состояние чистого познания, которое, однако, здесь легким напоминанием недостатка согревания посредством этих же самых лучей, следовательно оживляющего принципа, уже требует известного подъема над интересом воли, легкого приглашения к пребыванию в чистом познании, с устранением всякого хотения, и тем самым представляет переход от чувства прекрасного к чувству высокого. Это самый слабый налет высокого на прекрасном, которое само здесь выступает только в слабой степени. Почти такой же слабый пример следующий.
