Избранные произведения - [167]

— Это нетрудно…

— Нетрудно? Да это почти невозможно. Я изучил это… Нет, не изучил, я открыл это, натолкнувшись на одно слово в арабской книге шестнадцатого века. Хотите, покажу?

Я не успел ответить. Капитан вышел и почти сразу же вернулся, неся в руках книгу ин-фолио, аляповато выполненную арабскими буквами, отпечатанными красной краской. Он еще раз пояснил мне свою идею, но как-то поспешно. Я не очень прислушивался: я не мог оторвать глаз от Аугусты.

Когда я уходил, была уже полночь. Аугуста, голосом нежным и умоляющим, спросила:

— Вы завтра придете?

— Приду!

Старик стоял к нам спиной; я поднес ее руку к губам и запечатлел на ней долгий и страстный поцелуй.

И ринулся прочь: я боялся ее, я боялся самого себя.

V

На следующий день, рано утром, мне подали записку от капитана Мендонсы.

«Важная новость! Дело идет о нашем счастье — вашем, моем и Аугусты. Приходите вечером обязательно».

Я выполнил его просьбу.

Меня приняла Аугуста и, взяв за обе руки, горячо сжала их в своих. Мы были одни; я осмелился поцеловать ее в щеку. Она густо покраснела, но немедля ответила на мой поцелуй.

— Я получил сегодня какую-то таинственную записку от вашего отца…

— Я знаю, — сказала она, — дело идет и правда о нашем счастье.

Разговор наш происходил на лестничной площадке.

— Входите! Входите! — крикнул из-за двери капитан.

Мы вошли.

Капитан был в большой комнате: он курил и расхаживал взад-вперед, заложив руки за спину, точь-в-точь как в день нашей первой встречи. Он обнял меня и пригласил садиться.

— Дорогой доктор Амарал, — сказал он мне после того, как мы с ним сели, тогда как Аугуста осталась стоять, прислонясь к стулу отца, — редко случается, что фортуна снисходит до того, чтоб осчастливить сразу троих. Счастье — это самая редкая вещь на свете.

— Более редкая, чем жемчуг, — назидательно заметил я.

— Гораздо более редкая, да и более ценная. Известно, что Цезарь купил за шесть миллионов сестерциев одну жемчужину, чтоб подарить матери Брута, Сервилии. Чего б не дал он за ту, другую жемчужину, какую получил даром и какая помогла ему завоевать мир?

— Что ж это за жемчужина?

— Гений. Счастье — это гений.

Я был несколько раздосадован словами капитана. Я думал, что счастье, о котором идет речь, это для меня и для Аугусты — наша женитьба. И когда капитан заговорил про гений, я посмотрел на девушку такими грустными глазами, что она тотчас же поспешила мне на помощь:

— Но, отец, вы лучше начните сначала.

— Ты права; прости, если ученый пересилил во мне отца. Так вот, дорогой друг — даю вам отныне это звание, — речь идет о женитьбе.

— A-а!..

— Моя дочь призналась мне сегодня утром, что безумно любит вас и вы отвечаете ей взаимностью. Отсюда до женитьбы — один шаг.

— Вы правы: я безумно люблю вашу дочь и готов жениться на ней, если будет на то ваше согласие.

— Соглашаюсь, приветствую и благодарю.

Надо ли говорить, что ответ капитана, хоть и предвиденный, наполнил восторгом мое страждущее сердце? Я вскочил с места и весело пожал руку капитану.

— Понимаю, понимаю! — сказал старик. — И со мной бывало такое. Любовь — это почти все в жизни. Жизнь предстает нам в двух главных обличьях — любовь и наука. Кто понял это, тот достоин называться человеком. Власть и слава не мешают черепу Александра Македонского походить как две капли воды на череп любого фигляра. Никакие сокровища на земле не стоят простого цветка, растущего на берегу реки. Любовь — это сердце, наука — это мозг; а власть — это лишь холодный меч…

Я прервал эти надоедные разглагольствования о цене человеческого величия, сказав Аугусте, что жажду составить ее счастье и вместе с нею обеспечить спокойную и счастливую старость ее отцу.

— Об этом, зять, вы не беспокойтесь. Я обязательно буду счастлив, хотите ли вы того или нет. Человек моего склада не может быть несчастлив. Я держу свое счастье в руках, я не ставлю его в зависимость от пустых предрассудков общества.

Мы обменялись еще несколькими замечаниями на эту тему, пока наконец не взяла слова Аугуста:

— Но, отец, вы ж еще не сказали ему про наши условия.

— Имей терпенье, малышка, впереди у нас целый вечер.

— А о чем идет речь? — спросил я.

Мендонса отвечал:

— Речь идет об одном условии, о котором мне только что напомнила дочь; вы согласитесь, я уверен.

— Разумеется!

— Моя дочь, — продолжал капитан, — хочет, чтоб союз ваш был достоин ее и меня.

— А разве я не?..

— Вы во всем подходите, не хватает вам лишь одной мелочи…

— Богатств?

— Да что вы, каких богатств! Их у меня в избытке… То, чего вам не хватает, дорогой, есть именно то, чего у меня в избытке.

Я понимающе кивнул в ответ на эти слова, но только из вежливости, потому что в действительности не понял ничего.

Капитан рассеял мри сомнения.

— Вам не хватает гения, — сказал он.

— А-а!

— Моя дочь справедливо полагает, что потомок гения может сочетаться браком только с другим гением. Не могу же я отдать мое творение в грубые руки какого-нибудь готтентота! Очень может быть, что на общем фоне среди других людей вы действительно выделяетесь как талантливый человек (в моих-то глазах вы самое что ни на есть примитивное животное) по той же причине, по какой четыре канделябра хорошо освещают комнату и не в состоянии осветить небесный свод.