Избранные произведения - [18]
Сумароков продолжает критику, переходя на пародию, стремясь ее средствами дискредитировать отвергаемую им поэтическую систему.[45] Он пародийно переосмысляет лирический восторг поэта, его грандиозную образность («Ода вздорная I»):
Сумароков обессмысливает ломоносовскую метафору, возвращая ей изначальною «предметность» («Ода вздорная III»):
Для него неприемлем эпитет «бурные ноги»:
Пародии Сумарокова, стремившегося свести к абсурду метафорический стиль Ломоносова, по существу били мимо цели. При всей усложненности метафора Ломоносова возникала на рациональной основе. Только это был риторический рационализм барокко, чуждый холодной рассудочности классицизма. Следует заметить, что поэтическая практика самого Сумарокова далеко не всегда отвечала требованиям, предъявлявшимся им к Ломоносову. Не только в его оде на день тезоименитства великого князя Петра Феодоровича 1743 года встречаются строки:
но и в более поздних одах – «О прусской войне» (1758) и «Екатерине второй на взятие Хотина и покорение Молдавии» (1769) – встречаем метафоры, прямо восходящие к поэтике Ломоносова:
Соприкосновение поэтики Сумарокова и Ломоносова происходит на почве стилистики барокко. Сумароков сам испытал воздействие ломоносовского стиля. Его собственный классицизм был шаток и неустойчив.[48] Не только в России, но и в западноевропейской литературе классицизм не был безраздельно господствующей художественной доктриной. Классицистические фасады уживались с интерьерами рококо. Прислушивающиеся к Буало писатели на практике нарушали его «правила». Последовательно осуществить его принципы пытался, пожалуй, один Готшед. В России, стремительно вышедшей на мировую арену при Петре, различные стилевые традиции как бы набегали друг на друга, взаимодействуя и совмещаясь. Творчество Ломоносова, уходившее глубокими корнями в риторическую традицию барокко, было наивысшим достижением русской поэтической культуры середины XVIII века.
Истинным героем Ломоносова был Петр Великий, которого он возвеличивал и прославлял с помощью всех средств барочной риторики, насыщая свои оды, надписи, похвальные слова исторической правдой, реальными чертами его облика и его деятельности. Петр Великий для него наименее условная, отвлеченная фигура среди других одических самодержцев. Петр, которого Ломоносов отождествлял с прогрессивными тенденциями развития страны, для него прежде всего «строитель, плаватель, в полях, в морях герой», создатель сильного государства, стремительно вышедшего на мировую арену. Он – неутомимый труженик, заражающий всех своим личным почином и примером. «Я в поле меж огнем, я в судных заседаниях меж трудными рассуждениями, я в разных художествах между многоразличными махинами, я при строении городов, пристаней, каналов, между бесчисленным народа множеством, я меж стенанием валов Белого, Черного, Балтийского, Каспийского моря и самого Океана духом обращаюсь, везде Петра Великого вижу, в поте, в пыли, в дыму, в пламени…» – восклицал он в 1755 году в посвященном ему «похвальном слове». Петр Великий, который живо всем интересовался и все любил делать своими руками, овладев многими ремеслами, по духу был сродни самому Ломоносову. Он создает гигантский образ Петра как пример и укор его дряблым и изнеженным преемникам. Феодальная реакция, усилившаяся после смерти Петра, тянула Россию вспять. Ломоносов взывает к тени Петра и ссылается на ею авторитет. Он часто видит, как искажаются и даже гибнут нужнейшие начинания, и находит в этом причину и своих собственных неудач. «Желая в ум вперить дела Петровы громки», Ломоносов приступил к созданию «героической поэмы», о чем сообщал в академическом рапорте уже в 1756 году, но успел закончить и опубликовать в 1760–1761 годах только две песни. В посвящении поэмы И. И. Шувалову он говорит:
