Избранные комедии - [5]

Часто встречается у Плавта и перенесение в греческую обстановку римских военных и религиозных, обычаев. В том же «Амфитрионе», в рассказе Сосии о победе его господина над телебоями, пестрят римские военные термины и представления: фиванский полководец облечен «imperio et auspicio» — специфически римской высшей властью командира и правом производить гадания (стих 192); ведя войска, командуя и производя гадания (ductu, imperio et auspicio), он выполнил «общее дело» (rem publicam gesserit — стих 196), перед боем он выводит из римского лагеря легионы, ободряет их речью… Аналогичные детали можно найти, и когда речь заходит о религиозных обрядах: Алкмена, в соответствии с римскими обычаями, должна отвратить дурное знамение, принеся в жертву ладан и муку с солью, она молится, накрыв голову, спрашивает мужа, не гадания ли задержали его возврат к войску.

Неоднократно встречаются у Плавта и детали римского частного быта: римские помещения в доме, римские праздники, римские кушанья, римские наименования рабов, прислуживающих горожанам, и римские наказания их…

Вместе с этой тенденцией Плавт в известной мере унаследовал от своих греческих предшественников тягу к морализированию, — тем более что она отвечала с самых ранних пор установившемуся в Риме взгляду на литературу и театр прежде всего как на средство идеологического воспитания и даже пропаганды. Однако если у Менандра — единственного автора новоаттической комедии, чьи произведения мы знаем, морализирующая тенденция является основой творчества, а проповедь выражает стройную систему этических и политических воззрений, то у Плавта мы ничего подобного не найдем. Общие суждения на темы морали, разбросанные в его комедиях, несамостоятельны и эклектичны. Впрочем, трудно было бы ожидать законченного и выработанного мировоззрения от поэта римского плебса в столь раннюю эпоху!

Тенденция к морализированию проявляется у Плавта в разных формах. Прежде всего можно указать на вкрапленные в текст сентенции ходовой морали самого общего свойства:

А жизнь — хотя бы до глубокой старости

Я прожил — все же краткий для страданий срок.

(«Пленники», 742-743)

Всегда в любви заботься о законности.

(«Куркулион», 30)

…беда скорей

Приходит к нам, чем то, чего нам хочется.

(«Привидение», 73)

На жену дурную тратить, на врага — вот тут расход.

А на друга и на гостя трата — прибыль чистая.

(«Хвастливый воин», 673-674)

Да, друзей найдется много, верных мало, вот беда.

(«Псевдол», 390)

Новая аттическая комедия, — в частности, пьесы Менандра — просто пестрела такого рода афоризмами. Скорее всего и Плавт брал их непосредственно из своих греческих источников. Иногда в духе такой же заимствованной морали выдержаны целые рассуждения, — например, монолог Псевдола о власти богини Счастья (Фортуны)8 или речь Филолахета о том, что человек подобен дому: новый — он чист и хорошо построен, но потом загрязняется, ветшает… Особенно много таких рассуждении в первой половине комедии «Три монеты», где они полностью оттеснили интригу и даже действие вообще. Герои этой единственной у Плавта чисто нравоучительной комедии, состязаясь в благородстве, сыплют душеспасительными афоризмами, сетуя на падение добрых старинных нравов:

Знаю я, что за нравы у нас: видеть рад

Дурной дурным хорошего, чтоб был он на него похож.

Все сбито, перемешано у нас дурными нравами:

Корыстолюбец с хищником, завистник — шайка жадная.

Мирским святое рады счесть и частным благо общее…

Почитают за долг лишь того не хватать,

До чего не дотянутся руки у них, —

Остальное же все грабь, тащи, убегай!..

Так у нас нравы предков возносят хвалой,

И они же, хваля, эти правы грязнят…

(Стихи 283-286, 280-290, 292)9

Однако, если присмотреться к этим ламентациям, легко увидеть, что адресованы они скорее Риму: нападки на всеобщее корыстолюбие, на безбожие и порчу «нравов предков» составляли основу политической программы Катона и возглавляемых им консерваторов, которым в их борьбе против роскоши и распущенности нобилей сочувствовал и плебс.

Значит, в моральной проповеди Плавта наряду с заимствованными, эллинистическими элементами были элементы римские и даже злободневные. Находим мы в ней и отголоски официальной государственной морали — учения о присущей римлянам доблести, добродетели. Вот бог Ауксилий (Помощь), произносящий пролог к комедии «Шкатулка», обращается к зрителям:

…побеждайте же,

Как прежде, вашей подлинною доблестью,

Союзников храните — новых, старых ли,

Крепите силы правыми законами.

Врагов губя, хвалу и славу множьте вы,

Чтоб кару Карфаген понес разгромленный.

(Стихи 197-202)10

Как видим, здесь перед нами вся патриотическая программа, одушевлявшая римский народ в пору, когда завершалась война с Ганнибалом. Победу Риму должны обеспечить доблесть (virtus), верность союзникам (римская верность — fides — противопоставлялась в то время вошедшему в пословицу «пунийскому вероломству» — perfidia punica), справедливые законы, придающие силу республике (то есть государству с более совершенным устройством, чем монархии Востока или аристократический Карфаген).

Верность как одна из основных доблестей прославляется и в «Пленниках», Тиндар, во имя верности с риском для жизни спасший своего господина, отвечает угрожающему ему Гегиону сентенцией: