Избранное - [27]

На другой день пораньше я был уже снова в горах. Погода угрожающе хмурилась, а над морем бушевали две грозы, вместе гремевшие водам свой дуэт. Я был снова один и чувствовал себя как Моисей на горе Синае, вот только не мог угадать, в которой из двух сверкающих туч восседает Яхве. А может, в каждой из них сидел свой бог, и они скрестили свои молнии ради меня, их будущего пророка или, во всяком случае, хотя бы клиента. Ведь мы с младых ногтей присягаем единобожию, а между тем лично мне многобожие представляется ничуть не менее оправданным. Естественное назначение травы — расти, естественное назначение коровы — есть траву, и отсюда можно заключить, что свой бог нужен траве и свой бог — корове. И раз уж мы поднялись тут в высшие сферы, то позвольте сделать одно сугубо личное признание. Когда я попадаю в переплет, то всегда молюсь богам давно вымерших народов; они радуются совсем как дети, что в кои-то веки довелось им провернуть хоть небольшое дельце. Угодно убедиться — попробуйте сами.

Окружающая красота держала меня целый день в таком восхищении, что я просто не запомнил никаких подробностей, дух мой был слишком взволнован, чтобы их запечатлеть; немногие места, врезавшиеся в память, — это островок Горгона у горизонта да торчащий острым копьем береговой утес, с которого я смотрел вниз.

Несколько раз, когда берег, изгибаясь, образовывал естественную гавань, я натыкался на маленькие рыбацкие поселки, связанные с континентом вьючными тропами. В одном из них, под названием Корнилья, я заночевал в сарайчике; сквозь крышу просвечивало звездное небо; дождя, к счастью, ночью не было, и я, просыпаясь, каждый раз видел над собою звезды.

Из Корнильи шла ровная дорога, и так до самого Риомаджоре, довольно большого городка с широкой и пологой главной улицей. В крохотной сапожной мастерской, все стены которой были оклеены возбуждающими чувственность женскими изображениями, я привел в порядок свои башмаки; каблуки с внешней стороны истерлись буквально в пыль. Кроме того, что я подсобил обращению итальянской лиры, единственным материальным результатом моей неутомимой деятельности было прибавление пыли на итальянских дорогах; да и лямки рюкзака успели протереть почти до прозрачности куртку в некоторых местах, наблюдаемых мною в течение недели с возрастающим беспокойством от полного сознания того, что толщина материи здесь в скором времени будет сведена до нуля. Крайне срочно требовалась передышка, чтобы подштопаться.

Идти вдоль берега дальше было нельзя, мне нужно было наискосок пересечь полуостров Специя. Сначала я поднялся вверх по ручью, торопливые струи которого через равные промежутки омывали голые ноги женщин, полоскавших белье, — ручей был населен прилежными наядами. По другую сторону горного кряжа, на берегу залива, лежала Специя. Не теряя времени, я пошел по адресу, который получил от встреченного по дороге немца. Люди, идущие в дальние края, встречаясь в пути, сразу видят друг друга, как рыбак рыбака. Это был узкий дворик; хозяйка, одинокая маленькая женщина с копной черных курчавых волос, была добросердечным человеком, но неряхой. Весь дом чем-то провонял, я не мог разобрать, чем именно, наверное просто спертым воздухом. Койка стоила две лиры, и поскольку вонь бьет в нос, только когда входишь в дом, то я остался.

Городок Специю построили, как я полагаю, лет шестьдесят или семьдесят назад правильными четырехугольными кварталами, и чужестранцу здесь очень скоро больше не на что смотреть, если только он не любитель военных кораблей, которых на всякий вкус предостаточно в гавани. Чтобы поднять настроение, я наваксил себе у чистильщика башмаки.

Во всех итальянских городах, на площадях и улицах, где обычно гуляет публика, можно встретить приспособления для чистки обуви — от простых дощатых скамеек до настоящих тронов. Когда нет клиентов, чистильщики сами садятся на троны и разглядывают прохожих, вернее, их обувь, остальное им совершенно безразлично. Если в их поле зрения появляется невычищенная особа, чистильщик вскакивает со своего наблюдательного пункта, несется к прохожему и указывает на его обувь с выражением лица, свидетельствующим о чувстве глубочайшего отвращения или даже о том, что жизни этого человека угрожает прямая опасность. Прохожий думает, что у него не иначе как горят брюки или по ноге взбирается ядовитая змея, испуганно смотрит вниз, удивляется, что ничего не замечает, и, сообразив наконец, что все дело в нечищеных штиблетах, со смехом удаляется. Тогда чистильщик, покачивая головой, словно увидел перед собой неизлечимого больного, возвращается на свой рубеж. Но если вы кивнули в знак согласия, он как будто заряжается электричеством. Человечек ведет вас к себе, то забегая вперед, то следуя позади, бьет вам поклоны, зовет вас превосходительством, то навинчивает свой трон повыше, то снова опускает его вниз, поворачивает его налево и направо, проверяет на прочность; смахивает с сиденья несуществующую пыль, наконец приглашает вас широким жестом руки, нет, обеих рук, сесть и склоняется перед вашими стопами. Вы чувствуете себя удельным князем, больше того, восточным деспотом, и вас не удивит, если он поставит вашу ногу себе на затылок в знак совершенной покорности.