Избранное - [176]

* * *

Отложив скрипку, Роза и Эржи заговорили о том, как прекрасна венгерская музыка; на венгерском народе лежит какое-то проклятие, сетовали они. Венгерский рабочий не мог познакомиться с родной литературой и музыкой, а венгерский крестьянин ходил по живым цветам, а на свою шляпу прицеплял искусственные!

Йожи, словно завороженный, слушал Розу, да и старики, позабыв обо всем, посапывали уже давно пустыми трубками. А Роза все рассказывала о том, как и почему мы дошли до такой жизни, почему люди приходят из деревни в город с пустой духовной котомкой, почему они получают здесь фальшивые цветы или ядовитую спорынью вместо подлинной культуры.

Тетушка Бенчик собрала детишкам покушать — ведь игра хороша, пока не дает о себе знать маленький желудок. А Йожи наблюдал, как Эржи Сабадош, усадив его Эвику рядом со своим сыном, кормит малышей, и вдруг подумал, сам испугавшись смелости этой мысли: «Да, мне нужна была вот такая жена».

Он познакомился с этими девушками, еще когда приехал в Будапешт, но Эржи Сабадош была уже невестой, а Роза пошла учиться в школу рабочей молодежи, где и открылась ей венгерская музыка. Мог ли он помышлять о женитьбе, когда вся его квартира состояла из кушетки Пишты Бенчика — ушедшего в армию сына его старшего друга. А потом началась эта сумасшедшая любовь к Ибойке. Теперь-то уж было поздно, он мог только оплакивать свою исковерканную жизнь. Как хорошо, что Йожи не стал искать музыку — лучшее лекарство от его печали — в корчмах (там он потерял жену и с тех пор ненавидит даже их вывески). А ведь многие мужчины, постигнутые такой же судьбой — миллионы несчастных мужей, — горланят в трактирах Старого и Нового Света. Но Йожи нашел это лекарство здесь, в скрипке Розы Бенчик и в бесхитростном напеве Эржи Сабадош. И только теперь он впервые по-настоящему понял, что город несет в себе не только шум кабаков и погоню за наслаждениями, но дает человеку и такие вот чистые, отрадные развлечения и пищу для души.

15

После чудесного, незабываемого вечера, проведенного Йожи у Бенчиков в обществе Розы и Эржи Сабадош, атмосфера, созданная Ибойкой, стала для него еще невыносимее. Один вид этой женщины вызывал у него прилив ярости. Когда ему приходилось наблюдать (а в маленькой квартирке это неизбежно), как она каждый день, а то и два раза в день, утром и вечером, переодевается в разные платья, обычно вызывающие и броские, не под стать жене рабочего и матери, в нем поднимался гнев. «До каких пор должен я терпеть около себя эту бестию?» — задавал он себе вопрос и не мог на него ответить, так как множество других вопросов тотчас оттесняли его на задний план. Что будет с Эвикой? Что будет с квартирой? Кто в ней останется, он или Ибойка, которая пальцем не пошевельнула, чтобы получить эту квартиру? Она, которая так ее запустила? И что скажет на это партия? Что скажут в цехе, на заводе? И что скажут (он даже не смел себе признаться, что думает об этом) Роза Бенчик и Эржи Сабадош?

Да, его пугала эта мысль. Он гнал ее от себя, но невольно возвращался к ней снова и снова и даже чувствовал за собой некоторую вину: если он мечтает об Эржи Сабадош, значит, виновата не только Ибойка, но и он сам. А ведь он считал, что если даже оставит Ибойку, то это случится только по ее вине, потому что она дурная жена, не любит ни его, ни ребенка, запустила квартиру, сорит деньгами, шатается по корчмам и кондитерским без мужа, дружит с подозрительными женщинами без согласия и даже без ведома мужа. Да, список преступлений казался ему длинным и тяжелым.

Но он тут же вступал в спор со своими вывезенными из деревни «принципами» и предрассудками, а также со своей натурой семьянина. Моральный закон еще не был им сформулирован, и именно поэтому ему трудно было в нем разобраться. Он уже знал, хотя и не слишком много размышлял над этим, что с годами у многих-многих людей остывает супружеская любовь, но в большинстве случаев они остаются вместе и живут так до самой смерти. Ибо если супруги видят друг в друге человека, то в совместном труде, в общих заботах о семье и воспитании детей они могут идти рука об руку сквозь длинную вереницу переменчивых дней, могут воспитать если не хорошо, то, по крайней мере, сносно, своих детей. Кто знает, стоит ли расставаться, если с другой женщиной — или с другим мужчиной — их, быть может, ожидает такая же судьба? Но с этой?.. «Разве могут быть у меня с этой женщиной общие заботы?» — думал Йожи.

Разве ее хоть сколько-нибудь интересует то, что я делаю? Разве ее беспокоит, что из-за нее я начал даже отставать на заводе, — ведь у меня сейчас решительно ни к чему нет ни охоты, ни терпения? Нет, ее интересует только одно — деньги, сколько я принесу их домой и не больше ли, чем в прошлый раз, потому что ей всегда мало!

А я? Разве может меня интересовать все то, что ее занимает? Всякие Илики, Чепики, долгогривые брюнеты или то, что этот завитой пижон собирается бросить Илику? Нет! С этим надо покончить — это не жизнь, это ад!

А между тем месяцы шли за месяцами, сумрачные и безрадостные. Йожи действительно начал отставать на работе, его угнетала навязчивая мысль, та самая, которая в пору их знакомства наполняла его радостью и счастьем: «Неужели с этой женщиной я проживу всю жизнь?» И все-таки он долгое время не мог примириться с мыслью о разрыве; ведь когда он женился, то верил, что это уж на всю жизнь, что он навсегда снял с себя эту заботу, а теперь, выходит, нужно начинать все сначала: он снова без дома, без семьи, только уже не молодой холостяк, а разведенный муж…