Избранное в двух томах. Том первый - [21]

Позже, работая администратором самодеятельной труппы, созданной при областной филармонии, Добрушин женился на балерине Ираиде Ранет. Все в ней было ненатурально: имя, фамилия, подозрительная свежесть щек, изогнутые длинные ресницы. Она служила искусству своими короткими ногами с выпуклыми, сильными икрами. Добрушин не знал, сколько мужей было у Ираиды Ранет до их брака. Он сомневался, помнит ли об этом сама Ираида. На его нерешительный вопрос последовал такой ответ: «Ты неумен и груб. У женщин о таких вещах не спрашивают, милый».

Привыкшая к мужскому поклонению, Ираида вертела Добрушиным как хотела. Если он не сразу отзывался на ее «Хелло, Макс!», то получал нагоняй. Была еще одна губительная черта в характере Ираиды — вспыльчивость. По малейшему поводу она кричала: «Ах, изверг! Кровопийца!» — хлестала его по щеке и тут же падала в обморок.

Забыв обиду, Добрушин крутился возле жены, брызгал водой, обмахивал платком. Гнев Ираиды утихал скоро. В минуты нежности она прижималась к мужу всем телом, обнимала, целовала. Все бы это куда ни шло. Ну, взбалмошная бабенка, так тому и быть. Хуже было другое. Сбережения Добрушина мгновенно растаяли. Ираида не жалела ни его труда, ни пронырливости, ни ловкости. Она заявила, что актрисе необходимо носить дорогие вещи, и выжала из него все, что могла. Наконец он сказал себе: «Пора, нужно бежать от этой пиявки». И убежал.

Дважды испытав неудачу в браке, Добрушин махнул рукой: «Видно, женатая жизнь не по мне». В сущности, если разобраться, он не был до конца потерянным человеком, живущим от тюрьмы до тюрьмы. Обстоятельства сломали человека. На жизнь он привык смотреть с потребительской точки зрения. Человек должен заботиться о своем благополучии, «рыба ищет, где глубже, человек — где лучше» — это убеждение прочно укоренилось в его мозгу. Он был очень одинок, безнадежно одинок, он не верил, а может быть, и не подозревал, что есть люди другого склада.

Быть может, где-то внутри тлела в нем искра добра. Если так — он слишком глубоко прятал ее.

Трудно понять почему, но этот вот пройдошистый Добрушин и степенный Бондаренко сдружились. Сначала Добрушина привлекла спокойная сдержанность и уверенная прочная сила Бондаренко, ему нравилась его широкоплечая, крепкая, коренастая фигура. «Этот шагает, не оглядываясь по сторонам. Не свернет, не оступится». Добрушин не догадывался, что ищет в Бондаренко то, чего не было в нем самом. Как ни изощрялся он, стараясь высмеять, задеть, вывести из себя Бондаренко, как ни сторонился его — неизвестная сила неодолимо влекла его к этому человеку.

Потомственный крестьянин, Бондаренко недоверчиво и подозрительно относился к городским ловкачам. Внутренне он осуждал и подсмеивался над их легкомысленным, неразборчивым образом жизни. Но всем его существом владело какое-то особенное влечение к человеку, человеку вообще. Своими лукавыми проницательными глазами он вглядывался в каждого, кто попадался на его пути, и будто взвешивал его на своей широкой ладони. О Добрушине он думал: «Эй ты, я тебя, кажется, раскусил — ты непутевый, хитрый ловкач, любитель легкой жизни». Чем теснее они сближались, тем больше это его мнение оправдывалось.

Он полагал, что правильному человеку следует жить так, как живет он, а Добрушин живет неправильно, и ему стало жаль Добрушина: мыкается парень по свету, не оставляя доброго следа, не принося никакой пользы — словно вода, которую впитывает песок.

С мужицким упрямством он старался уяснить себе, на что же надеется парень, избрав себе такую неверную дорогу. Хотя Бондаренко был бойцом, но он не находился в прямом подчинении у Добрушина. И это позволяло ему вести вольный разговор.

 

Сейчас Добрушин, лежа на нарах, подложив под голову руки, яростно спорит с Бондаренко.

— Видал, мужик? Сколько дней мчимся, а края земли не видно. Мир широк, — говорит Добрушин, кивая подбородком на Бондаренко. — Советую насмотреться досыта, пока есть такая возможность. Когда война кончится, тебя и не оторвешь от Дусиной юбки.

— Что я степи не видел, что ли? — отвечает Бондаренко, пропуская мимо ушей насмешку Добрушина. — Земля, она и есть земля. Только для ее благоустройства нужны человеческие руки. Краса земли — человек. Земле потребны растения, которые глубоко пускают корни. От перекати-поля толку нет.

— Правильно говоришь, — откликается Борибай, поднимая голову. — У перекати-поля своей воли нет. Оно что о себе говорит? «Пусть ветер знает, куда мне лететь, пусть овраг ведает, где я опущусь».

— И у человека нет воли. Судьба человека — не в его руках, — вяло отвечает Добрушин.

— Это тебя одного судьба кружит, как перекати-поле. А человек прочный сам управляет своей жизнью.

— Что языком трепать! Вот подул ветер, и гляди, куда тебя повело! — спорит Добрушин.

— Нет, это совсем другая статья, — рассудительно отвечает Бондаренко и для большей убедительности поднимает палец.

— Это не ветер, браток. Это — свирепая буря. Но и такой буре не под силу вырвать нас всех с корнем. Нет, не под силу. Вернемся к родным местам.

— К Дусе...

— И к Дусе! Смеяться нечего. Это дело великое — знать, что дома ждет тебя хорошая баба.