Избранное в 2 томах. Том 1 - [10]

Не знаю почему, но именно сегодня, сейчас, мне очень захотелось не спеша просмотреть этот мой архив.

Достаю сумку. Потемневшая, исцарапанная во фронтовых переделках кожа, до лоска истертый плечевой ремень… Кладу на стол, открываю. Достаю и раскладываю старые справки и письма-треугольники с датами сорок второго, сорок третьего годов, пожелтевшие вырезки из газет военного времени, возвращенные мне рапорты с размашистыми резолюциями, записки на листках, вырванных из блокнотов. Вот под руку попала моя довоенная трудовая книжка. Открываю:

«Уволен 12 июля 1941 года в связи с призывом в Красную Армию».

С тех военных времен так и не появилось новых записей в трудовой книжке — я все еще служу.

А что, может быть, когда-либо пригодится мне эта книжка? Ведь рано или поздно, а наступит день, когда придется распрощаться с военной службой. Едва ли я усижу на пенсионном положении. Пойду работать куда-нибудь. Например, преподавать… Но что заранее загадывать. Пусть книжка полежит пока.

А это что? Конверт с номером моей полевой почты, с моим адресом. Адрес уже почти невозможно прочесть — так затерт конверт. Долго я носил это письмо в кармане гимнастерки, перечитывал не раз. Оно получено летом сорок второго года, когда я, прежде чем отправиться на фронт, проходил ускоренный курс пехотного училища. Письмо Рины, присланное ею из Алтайского края, где она с сынишкой обосновалась после эвакуации. Я это письмо и сейчас помню почти наизусть. Но не поэтому не хочу перечитывать его. Для меня это и теперь, по прошествии стольких лет, было бы нелегко. В этом письме Рина сообщила мне, что наш сынишка умер. Ему было всего год… Умер, уже выдержав блокадную зиму и многонедельный путь в теплушке на восток… Если бы Володя остался жив, ему сейчас было бы под тридцать, а я, наверное, имел бы уже звание деда… Как много не только недожитых, но и едва начатых и совсем не начатых жизней загубила война!

4

С того времени, когда я извлек из шкафа свою старую полевую сумку, прошло немало дней. А я так и не довел до конца своего намерения — разобраться в ее содержимом. Просто нет свободного времени. Почувствовав себя лучше, я, не принимая во внимание бурных протестов Рины и Пал Саныча, вернулся на службу. И покатились день за днем, заполненные до предела. Встречали инспекцию, готовились к учениям. Учения, правда, не начались в тот срок, в который мы ожидали, отложены почему-то. Но ждем команды в любой день. Прихожу домой усталый, и всегда есть работа на завтрашний день — подготовиться к выступлению, соответственно почитать — этого не сделаешь днем, в служебном кабинете, среди прочих дел. До старой сумки не доходят руки. Но я не убираю ее со стола, иногда выпадают свободные минуты, чтобы просмотреть ее содержимое. Чаще всего это бывает глубокой ночью. Вот как сейчас.

А может быть, я затеял мои изыскания в ней не столько для Володьки, сколько для себя? А с ним… Не очень ладно у нас с сыном получается. Кто, собственно, больше виноват в том, что произошло?

Мы с Риной или он?

А произошло вот что.

Поздно вечером, вернувшись домой, я увидел, что на вешалке нет ни шапки, ни пальто Володьки.

— Опять где-то бродит! — сказал я вышедшей в переднюю Рине. — А утром пойдет на работу не выспавшись. Вскружила ему голову эта Фая…

Рина как-то растерянно посмотрела на меня, ее губы дрогнули, она проговорила тихо:

— Ты знаешь, Владимир собрался куда-то завербоваться!

— Этого еще не хватало! С чего это он?

— Не знаю… Но, может быть… Ты помнишь вчерашний разговор?

Накануне Вовка, как это случалось с ним последнее время частенько, вернулся домой значительно позже, чем кончились занятия в вечерней школе. Когда в прихожей щелкнул, закрываясь, дверной замок, было уже около двенадцати. Я слышал, как Володьку встретила Рина и повела на кухню — ужинать. Поздние возвращения Вовки уже стали обычными, и я не собирался выходить, но, услышав расстроенный голос Рины, вышел.

— Вот, полюбуйся, — показала она на Вовку, сидящего за столом и управляющегося с холодной куриной ногой.

— Что смотреть? — Я действительно пристально поглядел на него. — Аппетит вполне удовлетворительный.

— Да не о том я! — досадливо махнула рукой Рина, и только сейчас я заметил, какое у нее огорченное лицо. — Ты представляешь? Он сейчас признался в любви!

— Тебе? Новость не такая сенсационная, — не удержался я от шутки. — Ты — мать, тебе положено принимать сыновние изъяснения.

— Он признался в любви к этой самой Фаине! Всерьез жениться собирается! У них роман!

— Ну что ж, — не пошатнулся я и при этом сообщении. — Раз парень уже пытается бриться, пусть начинает романы.

— И это ты говоришь при нем? — ужаснулась Рина. — Он же еще ребенок! Несовершеннолетний!

— А что особенного, мама? — подал голос Володька, одолев к тому времени куриную ногу. — На вещи надо смотреть ясно и просто. Если два взрослых человека полюбили друг друга…

— Вот что, взрослый человек, — прервал я его, — не слишком ли ты просто смотришь на вещи? Пойдем-ка, потолкуем вдвоем.

— Я еще не выпил чай! — сделал Вовка слабую попытку оттянуть разговор. Видимо, он догадывался, что я могу задать ему вопрос о том, о чем мать напрямую вряд ли решится спросить.