Избранное. Том 1 - [111]

Заман беззаботно рассмеялся. В дверь постучали.

— Кто? — спросил Рози.

— Можно войти?

— Можно, входите, — ответил Заман.

Дверь отворилась, на пороге появился разряженный Сайпи. Он поздоровался, приложил руку к груди.

— Добро пожаловать. Пожалуйста, садитесь, Сайпи-эфенди.

— А вы уединились и наслаждаетесь в свое удовольствие, — сказал Сайпи. Его голос напомнил Рози и Заману жужжание осы, попавшей в пустую тыквянку. — Хотел бы поговорить с вами наедине. Ваш человек…

Заман перебил его:

— Между нами нет высшего и низшего. Можете говорить не стесняясь.

— Вы, Заманджан, оказывается, не знаете, что для одной беседы вполне достаточно четырех ушей…

— Подозрительность — это когда сомневаются не только в другом человеке, но и в самом себе. — Заман, однако, сделал Рози знак выйти.

— Вряд ли достойно, Заманджан, быть запанибрата со слугой, — Сайпи скосил глаза на дверь. — Начальник не должен отказываться от учтивого отношения к себе.

— Гаип-хаджи с вами тоже так обращается?

— Я — другое дело. Я отпрыск известной семьи, и не оскорбительно ли равнять меня с поденщиком Рози?

— У вас ко мне важное дело? — спросил Заман.

— Только с коня — и пришел проведать вас… У меня много новостей.

— Мои уши наготове.

— Ходжанияз отступил…

— Знаю.

— Ма Цзыхуэй из окружения…

— И это знаю.

— Богачи, дорожа жизнью…

— Бегут. Некоторые назиры скупают золото.

— Откуда вы все знаете? Вы же в стороне! — удивился Сайпи.

— Мы не такие глупцы, как вы предполагаете. — Заман налил в пиалы мусалляса, протянул одну Сайпи. — Выпьем за ваш благополучный приезд, за то, что вы не упали с лошади.

— Опять колкость. Высокомерный вы человек…

— Не будем переходить на резкости.

— Прекрасно…

— Скажите-ка лучше: зачем Гаип-хаджи приехал в Янгисар? — Заман налил еще вина раскрасневшемуся уже от первой пиалы Сайпи и заставил выпить.

— Вы что, до сих пор не знаете, что за человек наш Гаип-хаджи?

— Мы не смеем даже подойти близко к нему. — Заман притворно вздохнул.

— У нашего наставника корень прочный. Один его конец…

— Вы что-то замолчали, приятель?

— Это к вам не относится. Все равно не поймете, — махнул рукой Сайпи. Он хоть и опьянел, но старался держаться.

— Говорите, пришли задушевно побеседовать, посекретничать, а сами замкнулись, затаились, боитесь лишнее сказать, — начал допытываться Заман.

Он предложил еще пиалу мусалляса, но Сайпи покачал головой:

— Довольно! Если б анаша была…

— А-на-ша? — изумился Заман.

— Венец наслаждения в ней, приятель из Кульджи.

— «Водка царит, мусалляс правит, буза оскверняет, анаша ослепляет». Вы из наслаждений выбрали самое грязное! — Заман засмеялся.

— Говорите, чт-то х-хо-тти-те. — Язык у Сайпи начал заплетаться, зевая, он вынул из внутреннего кармана золотые часы, посмотрел на них. — Позд-но… я не смогу… идти… один-н-н… — Глаза его сделались томными, ласковыми, кокетливыми, он подполз к Заману и положил голову ему на колени. — Ух, как при-ят-но…

— Рози-ака! — вскочил с места Заман.

— Слушаю вас! — Рози возник как из-под земли.

— Этого вот, — Заман показал на притворившегося уснувшим Сайпи, — отведи домой!

— Ладно! — Рози схватил Сайпи, как волк ягненка, и выволок наружу.

«У нашего наставника корень прочный. Один его конец…» повторил про себя Заман слова Сайпи. Он хотел сказать, что у Гаипа-хаджи прочная поддержка и один конец его корня в Кашгаре, а другой в Стамбуле или Лондоне! Если так истолковать слова Сайпи, то, выходит, Гаип-хаджи иностранец или приблудный уйгур… В таком случае не много ли в окружении Сабита-дамоллы зарубежных лазутчиков? Если корни их тянутся к Лондону, то наши поводки в руках Англии… Заман вспотел, горло пересохло, захотелось пить. «Значит, — прошептал он, — Ма Чжунин принимает помощь Японии, и давно ясно, что он пляшет под ее бубен. Юнус, Турди и подобные им — дубинки в руках китайских завоевателей. В итоге получается, что борьба за власть в Восточном Туркестане сводится к соперничеству трех колонизаторов. „Самостоятельная республика“, „независимый Уйгурстан“ — это слова для вида, для отвода глаз, пустая болтовня, и только?» У Замана потемнело в глазах, закружилась голова. «О несчастный народ мой!..» Он бессильно опустился на пол…

2

Безлунный мрак. Сквозь разрывы затянувших небо туч изредка проглядывают и вновь исчезают звезды. Уже за полночь, но люди в селе еще не спят. Старики и старухи не уходят с улицы, бродят вокруг дворов и пристроек. Собаки, усиливая ночные тревоги, беспрерывно лают, а некоторые воют, уставившись в небо.

Уцелевшие после Чокан-яра уйгурские воины разместились в домах жителей селения Аргу. И если самые беспечные спали, то остальные, боясь, что противник вот-вот настигнет их, беспокойно ворочались.

Сопахун и Моллахун, разместив воинов, возвратились к дому, где остановился Ходжанияз. Оба были в подавленном настроении. Объездивший немало городов, много повидавший, караванщик Моллахун, когда выдавалось свободное время, развлекал рассказами о своих приключениях. Сегодня у него не было сил говорить. Сопахун, почти всегда чуть слышно напевавший самые различные стихи на однообразные мелодии кумульских песен, тоже безмолвствовал. Лишь время от времени он скорбно стонал: «Вай довва! Ох, горе, горе!» — и ворчал на кого-то.