Избранное. Том 1 - [44]

Как искренне радовался наш ректор, когда я привез знамя! Студенческое строительное движение для меня, как и для миллионов молодых людей того времени, было прекрасной жизненной школой. Этому движению я отдал около 10 лет.

В 1975 году я стал первым командиром тобольской зоны, в которую входили многие студенческие отряды вузов, на строительстве Нефтехимкомплекса.

После окончания университета каких-либо контактов с Даниловым у меня не было. Несколько лет я работал директором средней школы. Александр Иванович был в то время министром просвещения России, и мое общение с ним продолжалось опосредованно, т. е. через его постановления и приказы....

Все реже бываю в Томске, городе моей студенческой юности. Но когда случается проходить мимо нашего гуманитарного корпуса, всегда останавливаюсь перед мемориальной доской, посвященной Александру Ивановичу Данилову. Он умер в 1980 году. Память об этом удивительном человеке высочайшей культуры продолжает жить в сердцах многих людей. А меня несколько встреч с А. Даниловым заставили задуматься о многом, понять, что масштаб личности зависит не только от социального статуса, но прежде всего от человеческих качеств.

УМНАЯ МУРКА

Не так давно ехал из Тугулыма на пригородном поезде в первом вагоне. Он был почти свободным, это уже ближе к Тюмени его заполняют почти до предела. Словоохотливая старушка рассказывала соседке по купе истории, связанные с ее кошкой Муркой. Стал невольным слушателем. «Живу я одна, – поведала она, – четырнадцать лет как похоронила своего мужа. Стала замечать за собой последнее время, что разговариваю сама с собой. Кроме кошки Мурки мне не с кем и поговорить. Она у меня умная все понимает, даже замечает, какое у меня настроение, чувствует, если чем-то расстроена. Пытается как– то отвлечь меня от тягот, бед, страданий, ждет, чтобы с ней поиграли. Правда не любит играть с детским мячиком: она не может уловить, когда мяч подскакивает. Другое дело – бумажка, она ее катит, ведет перед собой как футбольный мяч.

Как-то я пожаловалась на трудную жизнь, посетовала на то, что мне никто не помогает, а моей пенсии не хватает, чтобы покупать молоко, колбасу и кормить себя и ее. «Ты, Мурка, – говорю ей, – половила бы мышей, жизнь наша с тобой все труднее и труднее делается. Вот уже и за квартиру, воду, свет надо опять платить». Мурка сидела рядом со мной на кровати и словно вслушивалась в каждое слово. После моего упрека Мурка дома не ночевала». Утром Просковья Васильевна (так звали нашу попутчицу) была поражена, удивлена: на крыльце она обнаружила девять мышек, Мурка оказалась рядом, она терлась о ноги хозяйки и мурлыкала, словно говоря: «Не попрекай меня хлебом». «Матерь Божья, – говорила я Мурке, – прости ты меня грешную!». «Спала Мурка обычно зимой на теплой батарее или на кровати и, услышав мои шаги, обязательно встречала у двери. При этом из года в год, сохраняется ритуал: Мурка валится на пол, вытягивается на всю длину своего тела, при этом голова ее поднимается, хвост откинут. Так она лежит на боку, наблюдая за мной. Я же неизменно повторяю: «Ну сейчас, сейчас Мурка поглажу, только вот сниму пальто». Глажу я ее с головы до конца хвоста. Она закрывает глаза, жмурится от удовольствия. Если беру ее за передние лапы, поднимаю медленно, она всегда втягивает свою лобастую голову так, что совсем почти исчезает шея и только из груди торчит довольная, смышленая голова.

А еще расскажу такой случай, – разоткровенничалась Просковья Васильевна. – Попрекнула однажды Мурку, что она приносит не по одному, а по шесть – семь котят. Прокорми такую ораву! И что Вы думаете, ходила Мурка на сносях и как-то пришла пустая. Из дома никуда не выходит. Куда она подевала котят? Я всю ограду обшарила, обошла соседние дворы, пригоны, лазила на вышки домов, смотрела под крыльцом – не нашла.

Грех-то какой с моей стороны! Пойду в ближайшее воскресенье в церковь отмаливать, каяться о содеянном. Эта была последняя история Просковьи Васильевны. Поезд подходил к Тюмени. Иногда мы, люди, ощущаем высочайшую любовь животных к себе, она не поддается, на наш взгляд, никаким объяснениям. Биологическое, чувственное начало сообразуется с разумным подходом к животным, когда человек начинает понимать, что он взял на себя ответственность за жизнь «братьев своих меньших». Если, в силу определенного стечения обстоятельств, он утрачивает любовь к природе, к животным, у него иссякает запас нежности, любви, он чувствует себя ограбленным. Только на любовь отвечают любовью и люди и животные, а животные – в особенности.

ОТЧАЯННЫЙ СОКОЛ

Никогда не видел живьем сокола, только на картинках и в кино. Сравнивал его с коршуном, медленно парящим над лугом, речкой, зорко всматривающимся во все происходящее. В Сибири ястребы, коршуны были всегда, но сокол дня меня – особая птица, представлял его взмывающим ракетой ввысь и теряющимся в облаках. Однажды довелось стать очевидцем любопытной сцены, связанной с соколом.

На малой родине, в Новосибирской области, гостил у сродного брата. Как-то помогал загонять цыплят в специально построенный для них домик. Цыплячий дом расположен в небольшом саду, в котором густо разрослась рябина. Ее ветви достигают крыши жилого дома, а красные гроздья свисают прямо к окну, и их можно рвать, не выходя из комнаты. Последние лучи уходящего солнца в предвечерний час делали ягоды рябины еще краснее. Сад был огорожен сеткой, чтобы цыплята не могли проникнуть в огород на огуречную грядку. Неожиданно, через просвет между ветвями рябины, камнем свалился сокол. Он не побоялся людей, но не рассчитал: схватил не цыпленка, а ударил курицу, шедшую последней в домик. Брат Юрий не растерялся и бросился спасать курицу, от которой летели перья во все стороны. Курица была раза в три больше сокола. Он попытался взлететь, но не миновал сетки с очень мелкой ячеей, запутался и был пленен братом. Сокол пытался клювом освободится от рук, но сын брата Андрей набросил на него штормовку, и отчаянный разбойник был укрощен. Дальнейшая судьба отважного сокола мне не известна: на следующей день я уехал, но, своей смелостью, он заслуживает, думаю, того, чтобы быть отпущенным на волю.