Избранное. Том 1 - [37]

Он стал ходить на работу пешком. До института было не более получаса ходьбы, и профессор стал выходить за час до лекции или семинарского занятия. Василий Андреевич выбирал улицы и переулки, где движение машин было меньше, шел дворами, искренне полагая, что вдали от транспортных магистралей меньше загазованность, воздух чище. Его облаивали собаки, но душа радовалась от вида тихих дворов, похожих на деревенские.

Профессор научился ладить с собаками. Когда они с лаем приближались к нему, он спокойно говорил: «Возьми кыску, зю-зю», – собаки в замешательстве останавливались, они искали глазами кошку, но ее, конечно, не было. Весь порыв и злоба у собак пропадали... На пути к институту он проходил незастроенное пространство – поле около выставочного зала, там утрами владельцы выгуливали собак престижных, элитных пород: спаниелей, гордонов, пойнтеров, овчарок и др. Важные хозяева освобождали собак от поводков, давая им возможность порезвиться, а сами медленно прогуливались друг с другом парами, собаки тоже парами начинали игры, возню. Собаки лишь несколько секунд смотрели на высокого, грузного человека как на чужака, и продолжали прерванную игру. Профессор не оскорблялся за такое невнимание. Он продолжал свой путь, думая о том, что из всех собак лучшая, пожалуй, сибирская лайка. Он уважал ее за добрый, отзывчивый нрав, за открытость, отходчивость, силу, выносливость и верность.

Однажды в поисках оптимального пути к институту Василий Андреевич набрел на улочку, состоящую из девяти деревянных домов, в семи из них не пахло живым духом, а в двух домах теплилась жизнь. В них жили пенсионеры, которые ждали своей очереди, чтобы переселиться в высотные 9-12-этажные жилые дома, расположившиеся со всех сторон некогда тихой «деревенской» улочки. И хотя ее укорачивали строящиеся высотные дома, бульдозеры вокруг навалили высокие кучи строительного мусора, «деревенька» продолжала жить и сопротивляться, вернее, сопротивлялись деревья, принимавшие первые удары цивилизации. Они располагались вдоль улицы, вокруг нее, и ограждали огороды, стараясь словно отдалить гибель. Деревья стояли насмерть. Мощные тополя, как солдаты, даже под напором современной техники не дрогнули. Ближе к домам росли густые кустарники, с трудом, но пробивалась наружу зеленая трава из-под больших каменных обломков и полуразрушенных бетонных плит.

В этот оазис, как его прозвали городские жители высокоэтажных домов, вечером повадились ходить влюбленные парочки, а днем, в обеденный перерыв, приходили рабочие, строящие дома. Они раскладывали немудреную снедь прямо на улице, благо улица превратилась в сплошной травяной ковер, а часам к семи здесь стали появляться пожилые люди из высотных домов. Они шли по три-четыре человека и все с бидонами, иные с ведрами. Дело в том, что один из пенсионеров недавно обнаружил родник.

Маленький ручеек, журча, несет свои серебром отливающие струи, точно радуется тому, что он нужен людям... Кто-то уже нашел узкую трубу, приделал ее, и из нее лилась чистая как слеза вода. Василий Андреевич, увидев столпившихся людей около родничка, подумал: «Неужели в домах нет воды?» – и спросил об этом. «Почему же нет, есть вода, но эта слаще», – сказал пожилой мужчина. И Василий Андреевич понял, что приходят сюда за водой бывшие деревенские, волею обстоятельств осевшие в городе, им не столько вода нужна, сколько общение между собой. Кто-то соорудил лавочку, и на ней сидели уже перезнакомившиеся старики, обсуждая разные проблемы и глядя на ручеек, вытекающий из трубы, который бежит, скользит, сверкает чистыми, хрустальными струями. Василий Андреевич приходил сюда в 12 часов дня, когда здесь никого не было. Ясное, безоблачное небо раскинулось над «деревенькой». Лучи полуденного солнца золотят могучие вершины тополей и, прокрадываясь между густыми кустарниками, искристыми блестками играют в светлых струях родничка. Мягко журчит ручеек, таинственный его шепот, сливаясь с жужжанием пчел и полным истомы стрекотанием кузнечика, навевает дремоту и умиротворение.

Лишь изредка доносился со стройплощадки шум машин, скрежет ходящею по рельсам крана. Как-то сидел Василий Андреевич на лавочке у родника, думал о превратностях судьбы, о себе, о людях, живущих в согласии с природой.

Неожиданно услышал шорох, оглянувшись, увидел плотного, невысокого роста, широкогрудого, черного с белыми отметинами пса. Он припал к трубе, как человек, и пил воду. Первое желание было прогнать его, но что-то удержало, остановило профессора. Он интуитивно, каким-то чутьем понял, что пес не пришлый, а местный и что пьет воду он только здесь. Напившись и встряхнувшись, пес спокойно смотрел на человека, сидевшего на лавочке. Незнакомец тоже спокойно разглядывал пса. Это была сибирская лайка. У пса была красивая большая голова. Затылочная часть слегка округлена, с хорошо заметным бугром, стоячие уши в форме вытянутого треугольника высоко поставлены. Глаза некруглые, с резко косым разрезом век. Пес был покрыт коротким жестким волосом, на задних лапах очесы, но без подвеса.

Боясь спугнуть пса, Василий Андреевич заискивающе позвал его: «Иди ко мне, иди, не бойся», – и даже похлопал рукой по коленке. Пес какое-то время колебался, но затем смело подошел к профессору и встал около его ног. Профессор без колебания запустил руку в шерсть, гладил спину пса и говорил: «Что, брат, нет у тебя хозяина, сторожишь пустой дом? Давай будем знакомиться. Меня зовут Василий Андреевич Каргаполов, а тебя? Знаешь, пес, назову-ка я тебя Фарли в честь известного писателя-биолога, этнографа из Канады Фарли Моуэта, в свое время я прочитал несколько книг этого ученого. Особенно большое впечатление произвела на меня одна из них – «Не кричи, волки!». Речь в ней идет об Ангелине и Георге – волках-супругах, которые жили на бескрайних просторах Канадского Севера и которые выказали доброжелательное отношение к Фарли Моуэту, оказавшемуся в их природной среде.