– А, Николай-угодник! – улыбался ему навстречу Кривцов. – Выпьем, брат… Право…
– Выпьем, – согласился Николай Николаевич, тряся его руку.
– Правда?… – уставился на него Кривцов, удивленный необычным ответом.
– Разумеется… Я, брат, назначение получаю… я, понимаешь… приставом…
Николай Николаевич задыхался. Кривцов вытаращил глаза:
– Ты?… Врешь!..
– Верно… Честное слово… Выпьем? Напьемся с радости…
– Что ж это ты давеча не того, брат?…
– Нарочно я, понимаешь… Честное слово… Ну, выпьем!..
– Выпьем… Конечно… Уррра!.. – заорал Кривцов: – Николка, брат… Семнадцать лет вместе были… расстанемся, значит… Ну, чорт с тобой… Семнадцать лет… А я опять останусь… Пить буду… Весна… Жизнь, брат… Эх, брат, Николка!..
– Идем, идем, – торопил Николай Николаевич и тянул его за рукав.
– Идем, верно… Семнадцать лет, брат… это… это целая жизнь!..
Николай Николаевич два дня не ночевал дома.
Аграфена Ивановна сначала перепугалась, не случилось ли с ним какое-нибудь несчастие, но потом пошла в полицию и узнала, что он запил.
В первый момент это ее поразило как совершенная неожиданность, но потом, не вдаваясь в исследование, почему произошло такое необыкновенное явление, она, тоже привыкнувшая, что если что-нибудь случается, то, значит, так и нужно, покорно помирилась с фактом.
Каждый день накрывала она прибор и ждала своего жильца к чаю, к обеду и к ужину.
На третий день, только что все поужинали и Аграфена Ивановна убрала со стола, оставив один накрытый прибор, в стеклянную входную дверь с улицы постучались.
Аграфена Ивановна с лампой в руках пошла отворять.
Это был Николай Николаевич.
Когда дверь распахнулась, Аграфена Ивановна при свете лампы увидала около крыльца телегу, возле которой возилась чья-то темная фигура.
– Чья это лошадь-то? – спросила она, запирая дверь.
Николай Николаевич молчал и тяжело отдувался, снимая пальто.
Он разделся и пошел в столовую. При входе в нее он сильно покачнулся, но удержался за край стола и грузно сел на стул.
Аграфена Ивановна молча поставила на стол лампу и села против него.
Николая Николаевича трудно было узнать. Он был грязный, растрепанный. Галстук развязался, и измятая манишка наполовину расстегнулась. На одной щеке было круглое синее пятно, отчего глаз стал больше и смотрел как-то необычно серьезно.
– Батюшка, Николай Николаевич, что это с вами, – проговорила Аграфена Ивановна, с любопытством и внутренней тревогой осматривая его, – я уж думала, несчастие какое не случилось ли. В полицию бегала.
Он молчал и в упор смотрел на нее.
– Ужинать будете, Николай Николаевич?
– До свидания, – тихо сказал он.
– Поужинаете, выспитесь, и пройдет все.
– До свидания!.. – угрюмо повторил он.
– Что вы, Николай Николаевич, Господь с вами!
– Уезжаю я… Прощайте, Аграфена Ивановна.
– Уезжаете! Куда? Господи, помилуй…
– В Берёзово… Переводят… Спасибо вам за все, спасибо, Аграфена Ивановна, за все… Лихом меня не помяните… Здоровы будьте.
– Повышение, значит?
– Да… Секретарем полиции… Хорошенький городок, маленький, всего десять тысяч жителей… Речка… Весело будет…
И он тихо засмеялся, а из глаз его по осунувшимся щекам побежали слезы.
Теперь Николай Николаевич уже не мог верить собственной своей лжи, как в городском саду при разговоре с Кривцовым. За эти дни непривычного пьянства он чувствовал, что эта мечта, делавшая его счастливым, бесповоротно ускользает от него. И чем яснее сознавал он это, тем дальше шел в своих желаниях поддержать иллюзии. Он сходил на постоялый двор, нанял ломовика увезти вещи от Аграфены Ивановны, чтобы все было так, как он сделал бы, если бы получил настоящее назначение. Это было последнее, самое крайнее средство еще хоть на один миг сделать мечту действительностью. Что будет дальше – он не хотел думать.
Аграфена Ивановна сидела опустив руки.
Налетало это так неожиданно. Она, как и Николай Николаевич, привыкла, чтобы жизнь шла по определенному руслу, и теперь сразу не умела сообразить, что такое происходит. Она чувствовала себя беззащитной и слабой, как не чувствовала себя давно, со времени смерти своего мужа.
– Ужинать-то будете? – сказала она, торопливо вставая.
– Спасибо… Не буду я, вещи помогите вынести… к Кривцову свезу… Сегодня уезжаю я…
Они помолчали.
За окном фыркала лошадь. Через полуотворенную дверь было слышно, как в кухне возились ребятишки.
– Нет, мне начинать, – говорил Коля.
– Ты уронил мячик, уронил, – спорила с ним сестра.
Николай Николаевич встал и пошел в свою комнату. Аграфена Ивановна тихо пошла за ним помогать уложить вещи. Оба они молчали и были сосредоточены. Аграфена Ивановна аккуратно укладывала всякую мелочь, чтобы ничего не разбилось и не испортилось. В полчаса совершенно разорили они маленькую комнатку. Странный, непривычный вид приняла она – точно состарилась.
– Выносить? – спросила Аграфена Ивановна.
Николай Николаевич молча взял подушки и понес их в прихожую. Аграфена Ивановна взяла остальное.
В прихожей Николай Николаевич надел пальто. Потом вошел в столовую и снова сел.
– Прощайте, Аграфена Ивановна, – сказал он, – теперь навсегда… может, никогда не увидимся!..
– Кто знает… – вздохнула Аграфена Ивановна, – может, и придете как-нибудь.
