Избранное: стихотворения, песни - [28]

А пять тракторов — ведь немало!

Довольно примеров. Понятно и так.

Боюсь я, что скажет читатель:

— Болты надо делать! Болтать о болтах

Не дело, любезный приятель!

Ну, словом, Петрову и честь и хвала!

Не будем мешать ему, братцы…

Все это лишь присказка только была,

Пора и до сказки добраться.

А сказка про белого вышла бычка.

Болты уложили, и мигом

Десятки людей без очков и в очках

Пошли проводить их по книгам.

Петровский ударный сверхсметный пяток

К ударным попал счетоводам,

Они выясняли ударный итог

Ударной работы завода.

Защелкали бешено косточки счет,

Ища показателей точных.

Потребовал тонкий и долгий расчет

Семнадцать часов сверхурочных.

Семнадцать часов плюс пятерка болтов,

Спустившись в отдел калькуляций,

Запрыгали вместе на пачках листов,

Десятки плодя комбинаций.

Не зря при заводе живет статбюро,

Не зря при бюро есть статистик.

Статистик, тончайшее взявши перо,

Берет аккуратнейший листик.

Средь вихрей процентов, нолей и корней

Другому бы потом облиться,

А этот сидит и машины точней

Чертит за таблицей таблицу.

Одни лишь поэты «болты» и «цветы»

В стихах сопрягают для рифмы,

А этот спокойно людей и болты

Совместно сует в логарифмы.

Глядишь — и открыть не осмелишься рта,

Напуган его чудесами:

Три целых ноль три «человеко–болта»

Сплелись с «человеко–часами».

И вот статистический кончен расчет.

Таблица в четыре аршина

Десятками цифр указала приплод —

Приплод «человеко–машины».

Таблицу десятки различнейших лиц

Читают, от скуки зевая,

И шлют в учрежденье, где сотни таблиц

Пудами в шкафах загнивают.

Пятерка болтов, как таинственный шифр,

Лишенный житейского смысла,

На стенах завода букашками цифр

Спустя две недели повисла.

Петров, на таблицу взглянувши, сказал:

__ Сам черт ногу сломит, ребята! —

И не разглядели Петрова глаза

Болтов, им рожденных когда–то.

Окончена сказка. Скажу наперед,

Дабы не обидеть учетный народ:

Я вовсе не против учета!

Но пусть не съедает работу учет,

Учет — для работы, не наоборот,

Как думает часто иной счетовод, —

Учет, мол, важнее работы!

Считать — хорошо, засчитаться — беда:

Сквозь цифры не видно заводов.

Пугает меня, что у нас иногда

На слесаря пять счетоводов!

Конечно, везде у нас нынче размах,

Но снова повторим мы строчку:

— Болты надо делать! Болтать о болтах -

Не дело, товарищи! Точка.

1930

ЖУТКАЯ ИСТОРИЯ

В завком из губотдела

Пришло с бумажкой «Дело»,

А на бумажке сей

Семнадцать подписей.

— К исполненью точному,

Очень срочному.

Ввиду постановления

Об общем оживлении —

Заполнить просим эту

Анкету.

А анкета та

В тридцать три листа.

Восемь форм в анкете есть,

Шесть разделов,

Пять отделов

И вопросов триста шесть:

Кто, когда и где родился?

Где учился?

Как женился?

Как в союзе очутился?

Где, когда и как судился?

Если не был под судом —

То каким живет трудом?

Много ль занят в общем целом?

И какую ест еду?

И каким был занят делом

В девятьсот втором году?

Есть ли сын? И есть ли дочь?

И проч…. И проч….

Взял анкету предзавком,

Просмотрел ее мельком,

Надписал входящий номер

И… вздохнувши, дерзко помер,

Пригрозивши шепотком:

— Это будет вам протест!

С мест!

Про историю про эту

Мы не можем умолчать.

Кто же будет на анкету,

На анкету отвечать?!

1926

«БУМАГОБОЯЗНЬ»

Гнилой и хилый старый строй

Нам груз оставил тяжкий.

Как дети, верим мы порой

В могущество бумажки.

Нас оглушает, точно танк,

Витиеватый росчерк,

И не умеем мы на бланк

Смотреть смелей и проще.

Мы с детства подпись и печать

Привыкли с трепетом встречать.

Я — не из трусов, но скажу

(Хоть стыдно мне, мужчине!) —

Я в канцеляриях дрожу,

Как муха в паутине.

Везде — я личность, я — поэт,

Непьющий, работящий,

А здесь — меня как будто нет,

Я — номер исходящий!

Я — цифра в сереньком пальто!

Я — пар! Я — нечто! Я — ничто!

Не я один такой чудак,

Есть похрабрее люди —

Среди бумаг дрожали так,

Как бланманже на блюде.

Мой друг, известный планерист,

До дерзости отважный,

Признался, что дрожит, как лист,

В епархии бумажной.

Владея ветром, точно маг,

Он холодеет от бумаг.

Как будто страшным стариком,

Что, няньки обещают,

Сухим и мертвым языком

Бумажки нас стращают.

«Дано сие…», «Дана сия…»,

«В ответ на таковую…»

И сквозь бумажку вижу я

Фигуру неживую:

Пергамент высохшей руки,

И голый череп, и очки.

На переносье от очков

Темнеет углубленье.

И студень выцветших зрачков,

И душный запах тленья…

Мушино–тонкий писк пера

И слов могильных глыбы:

«Вы приобщите номера…

Благоволите, ибо…»

Фу, черт! Какой сегодня век?

Ведь я — советский человек!

Когда в бумажке крючкотвор

Словесный варит клейстер,

Для нас она как мухомор,

Но липнет к ней блатмейстер.

Покуда стиль ее таков —

И бестолков и кляузен, —

На ней играет Хлестаков

И сам барон Мюнхгаузен.

Очковтиратель и лентяй

Себе из «липы» строят рай.

Кого винить? Меня и вас.

Мы все тут виноваты.

От нашей робости подчас

Плодятся бюрократы.

Пока не кончат нас пугать

Их штампы и словечки,

Мы будем крылья обжигать,

Как мотыльки у свечки.

И будут жить среди бумаг

Очковтиратель, вор и враг.

Смешно и слушать и смотреть!

Мы брали Перекопы —

И вдруг не сможем одолеть

Бумажные окопы?

Мы колем полюса ледынь,

Вздымаем стратостаты,

Нам, победителям пустынь,

Бояться ль бюрократа?..

Долой бумажный перепуг!

Бумажка — наш слуга и друг.

1930

ДЕВУШКА ЧЕРЕЗ «ЯТЬ»

В романе, уж не так чтобы старинном

(Хотя наш год — как десять прежних лет!),